ОН НЕ ЖЕГ ЗНАМЕН НА ПЛОЩАДЯХ

Сергей АБРАМОВ, главный редактор еженедельника “Семья”.
Рок как музыкальное явление сегодня чрезвычайно разъединен и в этом смысле имеет мало общего с тем роком, который в приснопамятные застойные годы жил в подполье. Тогда музыканты естественно тянулись друг к другу, бывало – играли вместе, чаще – тусовались вместе, но по крайней мере, стремились быть ближе друг другу. А после того, как рок смешно и кампанейски получил официальное признание, музыканты вышли из подполья на божий свет, стали узнаваемы, популярны, вселенски признаны, то соединять их на общей сцене оказалось делом достаточно сложным. Его величество “чес” диктовал и диктует одиночную гонку. Поэтому сегодняшний концерт, посвященный тридцатилетию Виктора Цоя, прекрасен в первую очередь тем, что собрал на одной площадке классиков нашего рока, тех, кто его начинал, кто развивал и поддерживал – не только музыку, но и социальное явление, образ жизни. Цой был одним из самых мощных представителей этого явления, этого неповторимого уже образа жизни, был в трудные для рок-музыки годы ее талантливым “горланом и главарем”.
Наш еженедельник с первых своих номеров стал поддерживать рок-музыкантов, мы знакомили читателей с талантливой, на наш взгляд, рок-поэзией, хотя далеко не всегда эти тексты воспринимались без музыки как именно стихи. Виктор Цой в числе тех, кто открывал эту нашу рубрику. Хорошо помню, как он упорно сопротивлялся, отказываясь от публикации, считая, что его стихи неразрывны с музыкой, потухнут без нее. Тем не менее нам удалось уговорить Виктора, и его стихи впервые были опубликованы именно в “Семье”. После этого стало легче работать и с другими авторами. У нас уже охотно публиковались и Костя Кинчев, и Леша Романов, и Юра Шевчук, и Бутусов, и Кормильцев, и Лукьянов… Они ощущали себя поэтами и прежде, но теперь-то и не боялись выносить на суд читателя свои стихи без музыки. Впрочем Цой, на сколько я знаю, поддавшись “Семье”, и дальше не хотел дробить свое творчество на части, считая, что его призвание – петь.
В этом году мы открыли рубрику на страницах еженедельника, называется она: “Мамы о знаменитых детях”. И открыла эту рубрику как раз Валентина Цой, рассказывшая о своем сыне. Одна деталь ее рассказа лично для меня стала совершенно неожиданной, может быть, она будет неожиданной и для фанатов Цоя: откуда взялся образ “черного человека”, инфернального человека, который не столько поет, сколько провозглашает, и каждая песня – словно программа существования поколения. Оказывается, этот имидж Виктор позаимствовал у Боярского, которого, по словам мамы, очень любил. А Боярский-то, известно, всегда в черном, если не “мушкетерствует”. Но у Михаила черный цвет лишь внешний атрибут его образа. У Цоя же он удивительно точно передал внутреннее состояние, которое замечательно заработало и с его образной – поэтической, метафорической – атрибутикой: ночь, папироса, улица, тишина, молчание… – все эти часто повторяющиеся знаковые символы в поэзии Цоя продолжали его внешний имидж, гармонично с ним переплетаясь…
Странная у нас все же страна – страна крайностей, где для того, чтобы стать признанным, нужно умереть. А лучше – погибнуть трагически… Высоцкий умер – и стал богом, Цой умер – и тоже стал богом, и возникло на Арбате и на десятках иных Арбатах, уверен, – стена Цоя. На чей-то взгляд память о живом. На мой – памятник ушедшему славному времени. Это – только мое мнение, никому его не навязываю, но уверен: “динозавры” русского рока, даже и поныне концертирующие, все же так и остались в их эпохе. Появилось новое поколение музыкантов и новое поколение фанатов, которым понадобился даже не новый музыкальный стиль, а новое отношение к року вообще. Рок в нашей стране был силен тем, что никогда не выходил на демонстрации, не сжигал красное знамя на Красной площади, не устраивал молчаливые сидения у Мавзолея. Он был в схватке, но над нею, он делал свое дело и не лез в чужие. Неслучайно ведь возник тогда термин: “флэтовая музыка”, квартирные выступления. Они, те рок-музыканты, не стремились к расширению аудитории: кто знал – тот знал, кто пришел – тот свой, кто захотел зайти – заходи, слушай…
Сегодняшний рок, рассчитанный на стадионы и огромные концертные залы – он другой. Пусть мне возразят, что Цой хорошо звучит и на арене Лужников. Может быть… Но вся система образов его поэзии предельно камерна, она – не для этого пространства. И думаю, неслучайно распадаются старые команды, неслучайно уходят из рока его “динозавры”. Мамонов занялся театром, Гребенщиков попытался полностью изменить стилистику своих песен и “Аквариума” практически не стало. Шевчука, правда, на ТV много стало, полюбили что ли, его? И слава Богу, может, хоть таким образом рок будет возвращаться в среду квартиры – через телеэкраны…
Хорошо бы, если такой концерт, как нынешний, собравший на годовщину Виктора Цоя и старые команды, и новые, помог бы им стать ближе друг к другу, в чем-то друг друга дополнить, обогатить и, кто знает, может быть, это стало бы началом рождения и новой волны рока. Как хочется вдохнуть жизнь в то, что опять, на мой взгляд, стало сегодня холодным ремеслом. Если раньше я старался не пропускать ни одного рок-концерта, то сейчас мне туда просто неинтересно ходить – ту же “Технологию” совершенно одинаково можно слушать и с кассеты, и с телеэкрана, и в концертном зале: нет сопричастности – той ауры, что жила у Цоя.
Почему он был так популярен? Потому что каждый, слушая его, чувствовал и думал – я такой же. Должен признать, что Цой никогда не был моим любимым музыкантом, он работал на определенный возраст, к которому я, увы, давно не отношусь, но тем не менее он меня всегда завораживал: он умел убеждать, уговаривать, а нынче – давят.
Еще раз хочу повторить: рок в России – это не только музыка, потому что если его оценивать лишь с профессиональных позиций, то это, извините, слабоватая музыка. Трудно сравнить наших музыкантов по технике исполнения или по качеству оборудования, по аранжировке, по технике записи с их западными коллегами. Но я и не хочу их сравнивать, потому что наши рок-музыканты создавали не только музыку, но и образ жизни, образ мышления. Наш рок – это не только – “я пою”, но и “говорю”, “думаю”, “веду себя”, “общаюсь с друзьями, родителями, с незнакомыми”. Это – жизнь! В таком смысле рок может быть и на газетной полосе, потому что газета – это тоже жизнь. Быть мостиком, который соединит все лучшее из эпохи Цоя и эпохи “Технологии”, быть рекой, которая смешает все это и понесет дальше, быть газетой жизни по имени “Рок” – ну не интересно ли?… И еще один образ – из самого рока. Как поет Макаревич, “меж тем, что было, и тем, чтто будет – времени тетива”. Тетивой, натянутой и тугой – стать бы газете.