На протяжении всех лет “радикальных реформ” происходит интенсивное внедрение в общественное сознание поверхностных и стереотипных представлений о путях развития российского общества, создаются многочисленные искаженные представления и образы, расширяющие и без того внушительный реестр социальных и идеологических мифов постсоветского периода.
Особенно часто идеологи российских реформ говорят о больших успехах рыночных преобразований. Они утверждают, что, поскольку приватизация прошла значительно более половины пути, создана критическая масса частных предприятий, негосударственный сектор производит подавляющую часть ВВП, можно говорить о том, что Россия уже стала буржуазной страной. Серьезные оценки упорно подменяются идеологизированными клише.
ПЕРЕХОДНОЕ ОБЩЕСТВО
В современной России, конечно, присутствуют элементы буржуазных отношений. Однако, на приватизированных предприятиях до сих пор сохраняются во многих отношениях нерыночные мотивации деятельности руководителей предприятий, работников, акционеров, мало изменилась внутрихозяйственная организация, не преодолена зависимость от региональной администрации и т.д. С большим основанием можно говорить о формировании буржуазных отношений в новом негосударственном секторе, представляющем до сих пор относительно небольшой сегмент национальной экономики.
Ограниченность сферы действия отношений, подчиняющихся рыночным критериям, наличие в обществе других типов взаимосвязей не позволяет определенно причислить современную Россию к какому-либо из известных типов общественных систем. Этот причудливый конгломерат, сформировавшийся к тому же в условиях навязывания обществу поспешных и во многом разрушительных схем экономических преобразований, характеризуется глубокими деформациями отношений собственности и дисбалансом социальной структуры, можно сказать, – эрозией самой ткани общества. Это означает, что можно говорить о неокончательной социальной определенности современной России, и, следовательно, отсутствии на сегодня однозначной заданности путей ее дальнейшего развития.
Однако, на мой взгляд, уже определились и некие коренные, экономически обусловленные отношения, которые будут оказывать значительное воздействие на вектор развития страны вне прямой зависимости от выбора той или иной глобальной государственной стратегии. Выявлению этих отношений поможет, прежде всего, обращение к нашему собственному недавнему прошлому, ибо структуры и взаимосвязи, сложившиеся в обществе “реального социализма”, в гораздо большей степени, чем многим хотелось бы думать, влияют сегодня на социально-экономическую и политическую жизнь России.
ФОРМИРОВАНИЕ КОРПОРАТИВНЫХ ЭЛИТ
Конец сталинского режима открыл путь глубоким системным преобразованиям в обществе. В 60-е годы хорошо отлаженная, строго иерархическая административно-командная система претерпела радикальные изменения. И вовсе не в смысле ее рыночной трансформации. Ослабление тотального политического и экономического контроля положило начало консолидации отраслевых и региональных квазиэлит, предпосылки возникновения которых в стране со столь многоотраслевой экономикой, сложной, обширной и разнообразной географической и национально-государственной структурой, как Советский Союз, существовали и ранее.
Главным объектом борьбы корпоративных группировок стали централизованно распределяемые материальные и финансовые ресурсы государства. Госплановская механика выделения ресурсов в соответствии с априорно определенными потребностями в них (сама по себе становившаяся все менее эффективной по мере усложнения системы в условиях технологического прогресса), если и не перестала действовать, то была сильно нарушена. Корпоративное давление, сочетая возможности лоббирования и коррупции, имело результатом масштабное перераспределение государственных ресурсов в пользу тех отраслей, регионов, отдельных народнохозяйственных проектов, за которыми стояли наиболее влиятельные в экономическом и политическом отношении элиты. Уже в то время сильно укрепились позиции доминирующего ныне в экономике, да и в политике, “топливно-энергетического лобби”, в том числе и благодаря подпитке его за счет валютной выручки от экспорта.
ЭКОНОМИКА ГРУППОВЫХ ИНТЕРЕСОВ
Корпоративная структура “позднего” советского общества весьма органично вписалась в современную российскую жизнь. Использованная модель перехода к рыночной экономике, и в особенности широкомасштабная и форсированная приватизация создали не конкурентную экономическую систему с множеством разнообразных собственников, а сращенные с государством анклавы крупного капитала вокруг уже сложившихся элит, которые получили в дополнение к распределительным еще и юридически оформленные собственнические полномочия. На базе инициированного реформаторами передела национального богатства, притом в условиях непрерывного сокращения последнего в результате экономического спада и ликвидации значительной части производственного потенциала, происходит также образование новых экономических группировок, строящих свое благосостояние на обращении финансового и фиктивного капитала.
Разрушение планово-распределительной системы не сопровождалось формированием адекватного механизма рыночного оборота ресурсов, сопровождаемого эффективным государственным координированием этого процесса. Происходит монополизация ресурсов, особенно сырьевых, наиболее влиятельными корпорациями, включающими их затем в этот самый оборот с позиций силы, на монопольных условиях. Создание финансово-промышленных групп, например, лишь по форме напоминает происходящие в рыночной экономике процессы концентрации и централизации капитала. В действительности они создаются преимущественно по отраслевому признаку, во многом воспроизводя ведомственные структуры советского периода, сообразуясь не с критериями экономической эффективности, а с интересами устойчивых корпоративных элит. Поэтому можно согласиться с мнением министра экономики Евгения Ясина о том, что “ФПГ и другие крупные олигополистические объединения в условиях монополизированной российской экономики даже при условии открытого рынка будут не центром прогресса, а центром консервации тех структур, которые нам достались в наследство от советского прошлого” (“Коммерсантъ-Weekly”, 1995, ? 12, с.16).
Активизируется раздел собственности между различными элитами пропорционально их экономической мощи и политическому влиянию, борьба за передел сохраняющихся и уже приватизированных объектов государственного имущества. Возникающие при этом псевдоконкурентные процессы ведут не к росту эффективности экономики и экономии ресурсов, а к их невиданному ранее проеданию и разбазариванию, спаду производства и деградации его инфраструктуры, снижению производительности труда (которая упала на 43% по сравнению с 1990 годом), росту материало– и энергоемкости производства (что определенно указывает на бездействие рыночных регуляторов), и оттоку средств из реального сектора в сферу обращения.
Создание в результате приватизации предпосылок для банкротства значительной части отечественной промышленности, прежде всего обрабатывающей, привело к заметному усилению топливно-энергетического и сырьевого комплексов и связанных с ними элит. Процесс “вымывания” отраслей конечного спроса, в том числе высокотехнологичных, обусловленный неизбежным ухудшением их финансового положения в результате монетаристской стратегии реформ, усугубляется таким инвестиционным климатом, при котором финансовые ресурсы отечественных корпоративных группировок и иностранный капитал концентрируются на ограниченном количестве направлений (ТЭК, нефтехимия, деревообработка, экспортно-импортные операции, финансовая инфраструктура и некоторые другие), а остальные секторы национальной экономики приходят в упадок.
Складывается усеченная народнохозяйственная структура, в которой образующиеся точки роста не становятся локомотивами движения к высокоэффективной и комплексной рыночной экономике, а служат базой “колониального типа роста”. Преобладает ориентация на внешний рынок сырьевых ресурсов, ставящяя крест на большей части отечественной обрабатывающей промышленности. Реструктуризация экономики в таком направлении уже в ближайшее время приведет к массовой безработице, дальнейшему обнищанию значительных групп населения, окончательному закреплению дихотомии между относительно благополучными секторами хозяйства и всей остальной, не связанной с ними частью общества. Основные факторы экономического развития окажутся за пределами страны, а это в конечном счете создаст ситуацию, при которой ограничиваются возможности принятия Россией самостоятельных политических решений.
Так называемый национально ориентированный капитал будет все более утрачивать свои позиции. Его позиции и так довольно слабы, поскольку представляющие его секторы экономики (обрабатывающая промышленность, ВПК, АПК) находятся в критическом финансовом положении и “капитал” здесь присутствует лишь в потенции, в форме не используемых сейчас должным образом производственных фондов.
ЛОГИКА ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРИСПОСОБЛЕНИЯ
Группы реальных собственников в условиях относительной политической свободы обрели собственную логику развития и значительную самостоятельную силу. Стала складываться новая система взаимодействия государственных институтов с обществом, все более зависимая от интересов экономических элит. Это обстоятельство способствует пониманию некоторых казалось бы неожиданных поворотов в российской внутренней и внешней политике последних полутора лет.
“Стихийный либерализм” “крепких хозяйственников” и “патриотизм” некоторых широко известных либерал-реформаторов выступают противоречиями лишь по форме и видятся таковыми при поверхностном взгляде на эти явления. Реальная политика государства, сосредоточенная преимущественно в структурах исполнительной власти, становится все более атомистической, превращаясь в совокупность политик различных элит, вынужденных в той или иной степени ориентироваться на переменчивый вектор политики партии власти (которая, в свою очередь, представляет собой достаточно неоднородную группировку). Здесь разного рода политические дефиниции теряют свой изначальный смысл, превращаясь в некие ярлыки, искажающие сущность явлений. Если ярлык выгоден власти (“патриотизм”, “учет национальных интересов” и т.п.), то он всячески афишируется, если же невыгоден (“монетаризм”, например), – избегается.
Живучесть либерал-реформаторской фразеологии и непрекращающиеся попытки реализации соответствующей экономической политики (обреченность которых понимают, похоже, даже многие идеологи реформ) объясняются отчасти обязательствами перед Западом и зависимостью от международных финансовых организаций, но еще в большей степени – интересами элит, связанных с экспортно-импортными операциями и с движением финансового капитала. Одну из таких элит, кстати, представляет “крепкий хозяйственник” премьер-министр. Все это имеет мало отношения к идеологии либерализма, которой, может быть, искренне придерживались некоторые вдохновители и творцы раннего этапа российских реформ. Это, скорее, своего рода корпоративный прагматизм краткосрочного характера, на что определенно указывают многие действия государства (особенно в области политики), никак не согласующиеся с упомянутой идеологией.
Державная же риторика и государственнические по-видимости действия российского руководства, развернувшиеся после октября 1993 года, на деле представляют собой своего рода маневр, обусловленный идущей реструктуризацией “партии власти”. Все это связано не столько с действительным определением национально-государственных интересов России, сколько с изменением соотношения сил и влияния различных властных элит, попытками адаптации к новым внутри– и внешнеполитическим реалиям, а также стремлением к завоеванию симпатий части электората накануне предстоящих парламентских и президентских выборов.
На практике такого рода маневры нередко оказываются и вовсе противоречащими подлинным интересам страны и подрывающими ее престиж. Это особенно наглядно прослеживается во взаимоотношениях со странами СНГ, а также в действиях российских властей в конфликтных точках постсоветского пространства и в самой России (чеченский кризис).
Коренное противоречие сегодня заключается не в кажущейся непоследовательности политического руководства страны, а в несовпадении действительных интересов нашего государства и населяющих его народов с краткосрочными задачами, решаемыми теми или иными течениями внутри партии власти. Борьба корпоративных финансово-экономических группировок и связанные с ней маневры политических элит ведут не только к размыванию фундамента российской экономики, но и к нарастанию явных и скрытых социально-политических конфликтов в обществе.
ЧТО ВПЕРЕДИ?
Корпоративные элиты все более жестко контролируют экономическую и политическую жизнь общества. В условиях борьбы за ресурсы, финансы, льготы, особые полномочия, такой “контроль” оказывает на экономику разрушительное воздействие. Нет оснований говорить и о созидательной роли корпоративизма в общественной жизни России. Этот феномен поддерживается преимущественно узкогрупповыми устремлениями элит, игнорирует законные интересы и права большинства членов общества и потому не имеет сейчас практически ничего общего с действительно еще сохраняющимися элементами коллективного сознания и коллективистских тенденций общественной жизни.
Все это означает, что современный российский корпоративизм, при отсутствии действенных механизмов регулирования и сдерживания, ведущий к утрате общенационального контроля над важнейшими экономическими и политическими процессами, должен рассматриваться как негативное и разрушительное по своей природе явление.
Некоторые предпосылки для переориентации деятельности корпоративных элит в направлении, по крайней мере не противоречащем национально-государственным интересам и интересам личности, все-таки имеются. К ним можно отнести реальное влияние национально ориентированных элит, и сохраняющиеся возможности перераспределения в их пользу финансовых ресурсов.
Но главная проблема состоит в том, что на общенациональном уровне необходимо задать иные, нежели сегодня, “правила игры”, при которых многочисленные экономические и политические элиты окажутся вынужденными нести серьезную социальную ответственность перед обществом и государством, а их разнородные интересы смогут быть относительно непротиворечиво согласованы с неким позитивным вектором общественного развития.
Решение этой проблемы лежит в основном за пределами экономической сферы; примат политики над экономикой, характерный для советского и современного российского общества, здесь проявляется особенно отчетливо. Именно от власти зависит в первую очередь, будут ли групповые интересы направлены на ослабление государства и формирование квазикапиталистической экономики с преобладанием “колониального типа роста”, или в рамках нового социального контракта все-таки станет возможным их канализирование в желательное с точки зрения глобальных интересов российского общества русло.
Вряд ли разного рода правительственные “структурные маневры” при сохранении нынешнего состава правящих элит (несмотря на изменение соотношения сил внутри этой группы) позволят кардинально изменить ситуацию. Структура “партии власти” вполне адекватно отражает сформировавшиеся тенденции экономического развития, и даже при значительных перегруппировках внутри нее, наметившихся в последнее время, предопределяет закрепление этих тенденций.
Перспективы же государственных и общественных деятелей, способных, по крайней мере, всерьез поставить вопрос о пагубности экономики и политики групповых интересов, весьма неоднозначны в свете предстоящих парламентских и президентских выборов. Это обусловлено резко повысившейся активностью и мощными финансовыми и лоббистскими рычагами сил, тяготеющих к “партии власти”, достаточно обширным электоратом радикальных и популистских течений, а также личными амбициями многих лидеров, затрудняющими создание эффективных объединений. Российская история, увы, уже неоднократно демонстрировала неспособность подняться над личными и корпоративными интересами в критические периоды жизни государства. Но она же и демонстрировала совершенно обратное, потому и сохранилась именно как российская история.
Александр ТЮРИН.
