Изюминка биографии Ирины ХАКАМАДА — отец, японский коммунист, иммигрировавший в Советский Союз в 1939 году. Все же остальное в жизненном пути Ирины внешне выглядит довольно традиционно: институт, работа младшим научным сотрудником в НИИ Госплана России, преподавание во ВТУЗе при заводе имени Лихачева. Кандидатская диссертация, уход в предпринимательскую деятельность. Соруководитель кооператива “Системы+программы”, затем — главный эксперт Биржевого совета Российской товарно-сырьевой биржи. Параллельно — генеральный секретарь Партии экономической свободы. С декабря 93-го — депутат Госдумы. Организатор депутатской группы Либерально-демократический союз “12 декабря”.
Замужем. Растит сына Данилу.
Неужели все так гладко и складно?
ВОЗРАСТ — ЭТО НЕ ГОДЫ
— Ирина, почему вы не делаете секрета из своего возраста? Принято считать, что женщина должна скрывать, сколько ей лет, вы же словно специально подчеркиваете, что вам — сорок.
— Как вы считаете, зачем я так поступаю?
— Очевидно, вы хотите показать, что и в сорок можно прекрасно выглядеть. Это раз. А во-вторых, вы как бы даете понять оппонентам, что будучи обаятельной и привлекательной, вы тем не менее не являетесь юной и неопытной девушкой, которая ничего не смыслит в политике.
Попал?
— Почти. Я хочу создать имидж, подать пример, глядя на который, каждая женщина поверит в свои силы и не будет ограничивать себя рамками возраста. Вы понимаете, да? Мужчина и в шестьдесят лет остается мужчиной, а пятидесятилетняя женщина часто превращается в старуху. Так быть не должно, это дискриминация. В любом возрасте можно без особых проблем быть стильной, модно выглядеть. Я показываю, как этого добиться.
Теперь второе. Сорок лет для женщины в политике — это, по сути, детский возраст. Я встречалась с женщинами-конгрессменами в Штатах. Они тоже начинали карьеру в районе сорока. Сейчас им за шестьдесят, но они выглядят намного моложе и продолжают заседать в конгрессе США. Эти почтенные дамы смотрели на меня, как на девочку. Когда я попыталась сказать, сколько мне лет, они только засмеялись: “Вы еще очень юны, у вас еще все впереди”.
Не спорю, может, и впереди, но мне важно, чтобы меня уже сегодня воспринимали всерьез.
— Трудно, наверное, ежедневно доказывать, что быть женщиной не такой уж большой недостаток для политика?
— Ох, трудно! Все время вынуждена убеждать: я не дура, не верблюд… Спасает восточная моя половинка. Во мне нет агрессивности русских женщин. Если бы я впадала в амбиции, кричала, что все мужики гады и сволочи, вряд ли бы это сослужило добрую службу. Я играю на другом, стараюсь показать: да, я стопроцентная женщина, мне нравятся цветы, я обожаю, когда мне уступают дорогу и подают руку, люблю ухаживания, легко влюбляюсь. Я не феминистка. Но! При этом я профессионал, личность, которую нужно уважать. Исподволь я подвожу к мысли, что мне можно дарить не только цветы, но и голоса избирателей. Знаете, сдвиги есть. Недавно я встретила одного политика, который сказал при знакомстве, что может обеспечить мне огромный электорат. Я даже рассмеялась: раньше в ресторан звали, а сегодня голоса предлагают. Значит, я уже политик.
ОТ ДОБРА ДОБРО… ИЩУТ?
— С политическими амбициями мужчин ситуация более-менее ясная, с женской мотивацией политмобилизации разобраться труднее. Существует расхожее мнение, что в политику идут те женщины, у кого не заладилась личная жизнь: семьи нет или она такая, что реализовывать себя несчастным приходится на стороне, подавляя все прочие желания общественной активностью. Откройте: этот случай — про вас? С учетом трех ваших замужеств?
— У меня все наоборот, не по вашей теории. Когда у меня было все плохо в жизни, я предпочитала сидеть дома. А у меня было плохо, поверьте. Я и ночным сторожем работала, и не знала, где копейку до получки перехватить. После окончания института долго нигде не могла пристроиться, меня никто не брал на работу из-за этого японского пункта. Отец абсолютно не патронировал, хотя, конечно, мог бы.
Трудно приходилось. На руках двое детей — один свой, другой приемный, муж приносит гроши, поэтому доходило до того, что экономили на зубной пасте. Правда-правда! Я стояла у прилавка и решала, то ли за 25 копеек тюбик купить, то ли за 90. Впрочем, не мы одни так жили. У нашего приятеля-архитектора в кошельке лежал только единый проездной билет и ни рубля. Он специально у жены не брал деньги, чтобы не соблазниться обедом в столовой. По вечерам они питались кашей, самой дешевой из тех, что имелись в продаже. А у меня, знаете, какое фирменное блюдо было? Макароны с ливерной колбасой для собак. Я варила огромную кастрюлю, и трое моих мужиков трескали это. Большего мы не могли себе позволить. Помню, однажды муж принес домой курицу. Я сразу заподозрила неладное, стала расспрашивать и узнала, что муж действительно украл птицу с прилавка магазина: “Ира, у меня нет сил. Мы столько отдаем этому государству, а оно нас накормить не может. Я взял то, что мне принадлежит”.
Да, жили тяжело, но тогда я оставалась как бы рабом, даже не думала ни о какой карьере, тем более политической. Однажды у меня был шанс, меня выдвинули кандидатом в первый демократический Моссовет. Я даже прошла какой-то тур, но потом сломалась. Я не чувствовала в себе готовности вступать в борьбу. Мне было плохо, противно. Я ведь привыкла, что работа как бы сама по себе, а жизнь — отдельно. Вернулась со службы, закрылась в комнате, обложилась умными книжками и — отдыхай. Чувство независимости для меня было дороже карьеры.
Когда же я стала абсолютно счастливым человеком, когда все образовалось в семье, появился элементарный достаток, то именно в этот момент я пошла в политику. От счастья! Убеждена, что только уверенно счастливый человек может позволить себе амбициозные планы, которые большинство сочтет неосуществимыми. Только очень счастливый человек с огромным запасом жизненной силы, материальной и духовной ответственности может пойти на рискованную инвестицию. Да, я сейчас играю очень рискованно. Это как в бизнесе: лишь тот идет на риск, у кого тылы надежны.
Я своим обликом пытаюсь убедить всех, что в политику должны идти счастливые, умные, спокойные люди, для которых смысл карьеры не в том, чтобы занять мягкое кресло или продаться подороже, а в том, чтобы служить святым целям. Я могу в любой момент уйти из политики, я не пропаду, у меня все будет о’кей. Именно поэтому мне так легко сохранять свою независимость.
НЕЛЮБОВЬ К КОМПЛИМЕНТАМ
— Ирина, знаю о вашей нелюбви к комплиментам, и все же…
— Дело не в нелюбви. Комплименты — вещь приятная, но только в том случае, если они не забивают профессионального отношения к женщине-политику, иначе комплимент начинает восприниматься как оскорбление. Иногда приходишь по делу, а тебя встречают словами: “Вы такая очаровательная и привлекательная, зачем вам заниматься политикой?” Я рассматриваю это как пощечину. Что тут возразишь? Огромное количество очаровательных и привлекательных стоят у станков, водят трамваи, прокладывают трубы и рельсы, долбят асфальт, однако никто не спрашивает у этих русских женщин, почему они занимаются мужским делом. Почему же такое повышенное внимание к женщинам-политикам? Существует общественное разделение труда, но нигде не записано, что женщинам нельзя заниматься этим видом деятельности.
— Если позволите, продолжу фразу. Я воздержусь от комплиментов, только замечу, что вы отлично выглядите. Где вы так загорели? Отдыхали?
— Моя работа позволяет иногда бывать в местах, где жаркое солнце. Естественно, я стараюсь не упустить случай, чтобы позагорать.
— Где же вы в последний раз принимали солнечные ванны?
— В Египте. Там проводилась встреча в рамках торгового сотрудничества между нашими странами.
— Вы много ездите?
— Очень много, но по экзотическим краям редко, в основном — по России. Практически еженедельно бываю в каком-нибудь из регионов, откуда мне поступают приглашения. Все субъекты Федерации посетить не надеюсь, но в большинство обязательно съезжу. А как иначе? Начинается период активной предвыборной борьбы. В таком ритме сейчас живет большинство политиков в России.
— Зарубежными вояжами пренебрегаете?
— Я помню, где живут мои избиратели, поэтому перед Брюсселем отдаю предпочтение Новосибирску или Красноярску. Хотя, конечно, и на Западе бывать приходится. Я постоянный член делегации Госдумы в Совете Европы, поэтому пару раз в год выезжаю в Страсбург. Недавно была в Мадриде на конференции по вопросу расширения НАТО, в которой участвовали американские конгрессмены. Сейчас есть очень интересное приглашение в штаб-квартиру НАТО. Зовут чисто женскую делегацию. На Западе быстрее смекнули, что женщины в России начинают формировать собственные политические программы, их профессиональные амбиции растут, поэтому за рубежом уже готовы работать с нами. Длинная история демократии давно приучила цивилизованный мир все делать step by step, шаг за шагом. Запад обращает внимание на все политические группы, имеющие шанс добиться успеха в будущем. Ведь проще наладить контакт с набирающим силу движением.
Мне позиция зарубежных партнеров близка, поскольку я всегда приветствовала идею наиболее полного и скорейшего знакомства женщин с серьезной мужской политикой, а не только с социальными вопросами, проблемами защиты материнства и детства. Я придерживаюсь такой концепции: если женщины хотят практически реализовать себя в политике, им надо браться за традиционно считавшиеся чисто мужскими вопросы. То есть как бы поменяться местами с сильным полом. В этом случае общество будет более гармонично.
— Но это в том случае, если принять за аксиому, что женщины в принципе должны заниматься политикой.
— Я убеждена, что ни один человек на свете никому ничего не должен. Только себе самому. Поэтому каждый индивидуум обязан самостоятельно искать свое призвание и реализовывать себя. Но коль скоро женщины пошли в политику, то это надо признать как данность, как абсолютно объективный процесс, закрывать глаза на который глупо. В противном случае мы рискуем получить бурную ответную реакцию, соответствующую женскому менталитету. Лучше не провоцировать демонстрации пустых кастрюль на улицах и площадях, не будить страшную женскую агрессию, а дать возможность реализовать свои политические амбиции тем очаровательным и привлекательным, у которых есть к этому тяга. Зачем делить мир на мужчин и женщин, если можно найти компромисс, при котором эти два мира будут сосуществовать, в том числе и в политике?
Конечно, мужчина и женщина не могут быть равны, не дай Бог, если это произойдет — хватит пережитого в советскую эпоху, но формулу гармонии вывести можно и нужно.
Понимаете, в самой постановке вопроса о равенстве мужчины и женщины есть момент дискриминации последней. Поэтому я все время говорю о защите прав личности. Чем более либеральную концепцию устройства общества мы выберем, тем меньше дискриминирующего останется. В силу этого различные женские общественные организации кажутся мне совершенно нормальным явлением, но квотирование в парламенте, создание политических партий женщин — это явная глупость. Во всяком случае, перспектива создания государства на принципах матриархата меня совсем не устраивает.
— Я правильно понимаю, что с депутатской фракцией “Женщины России” у вас сложные отношения?
— Очень сложные. То есть при непосредственном личном общении все выглядит вполне прилично. Женщины — великие дипломатки и иезуитки. “Ой, душечка, какое у тебя прекрасное платье, оно так тебе идет!” А в спину…
Собственно, в этом меня ничего не удивляет, другого я и не жду. Что же касается сотрудничества с “Женщинами России”, то тут даже внешние приличия не всегда соблюдаются. Случается, амбиции берут верх над разумом. Меня ведь зазывали во фракцию, было время. Как бы вскользь бросались фразы: “Хорошо, если бы Ирина перешла к нам”. Потом стали намекать: мол, ты совершенно мужской политик, твои интеллект, образ мышления и образование позволяют тебе конкурировать с мужчинами-политиками на их поле, зачем тебе социальная сфера? Отдай ее нам, а сама занимайся экономической реформой, финансовой стабилизацией и так далее. То есть мне предлагали поделить участки. Я с этим согласиться, разумеется, не могла, поскольку социальные проблемы у нас предельно маргинализированы и по этим вопросам напрочь отсутствует серьезное лобби. Во-вторых, к социальной сфере я подхожу с другого бока, нежели “Женщины России”. Я рыночник по духу и по жизни, прекрасно понимаю нынешнюю ситуацию и вижу, как максимально использовать минимальный уровень государственного протекционизма.
МУЖСКОЙ ШОВИНИЗМ
— Ирина, на какую политическую карьеру, по-вашему, может рассчитывать в России женщина?
— Я надеюсь, что система формирования власти у нас в стране все-таки изменилась, что пятые и шестые пункты анкеты исчезли навсегда. Я в это верю.
— Вера должна быть чем-то подкреплена, однако что-то незаметно большого количества, как вы выражаетесь, обаятельных и привлекательных в кабинетах власти. По-моему, очень сомнительно, чтобы в обозримом будущем президентом или главой правительства России могла стать женщина.
— Начнем с того, что для реального воздействия на политику государства совсем не обязательно быть президентом или премьером. Для меня — в отличие от многих политиков-мужчин — вершина карьеры не ассоциируется с главным постом в стране. Быть зиц-председателем, свадебным генералом скучно и глупо. Важнее результат, я хочу найти то место, откуда можно реально влиять на ход событий. Меня не прельщает власть номинальная, власть как медные трубы, как шум рекламы и все такое прочее. В противном случае я могла бы избрать карьеру актрисы и упиваться светом юпитеров. Каждый политик должен четко просчитать свой потенциал и определить, к какой цели он стремится. Если привлекает роль серого кардинала, готового на время поступиться славой ради возможности из тени манипулировать другими, чтобы вырваться в лидеры на финишной прямой, — это одно. Есть другой путь, более, по-моему, честный, также требующий немалого профессионализма и позволяющий не отказываться от своих стержневых принципов ради конъюнктурных расчетов.
Это — мое. Взвесив “за” и “против”, признала, что у меня есть определенные способности в области публичной политики. Что-то мне дано от природы. Раз дано, надо использовать. Все-таки восемь лет работала преподавателем, обращалась с молодежью. Ведь и в политике тоже я должна воздействовать на людей, а для этого мне нужно быть очаровательной, умной, контактной, общительной. Я работаю горлом и поэтому обязана нравиться людям, к которым обращаю свои слова. Выбранный мною путь более независимый и индивидуальный. Я пробовала быть серым кардиналом, но мое терпение лопнуло, потому что бороться с мужским шовинизмом крайне сложно.
— Нельзя ли персонифицировать понятие “мужской шовинизм”?
— История моей политической карьеры, мне кажется, всем давно известна. Начинала я вместе с Константином Боровым, он был председателем Партии экономической свободы, а я — генеральным секретарем. Потом нам пришлось разойтись.
— Кто стал инициатором разрыва?
— Я. Провозглашенные ПЭС цели были неплохими, но то, каким образом достигались желаемые результаты, претило моему менталитету. Я не радикал, я не переношу никаких революций, мне не нравится быть маргиналом, что-то кричать, вопить, лишь бы на меня обратили внимание. Мне интерес процесс формирования коридора, по которому можно усилить влияние на принятие политического решения. Словом, с Боровым жизнь нас развела.
Следующим моим политическим партнером и союзником стал Борис Федоров, с которым мы попробовали работать вместе в Госдуме. По сути, это ведь я создала фракцию “12 декабря”. Мощное было объединение. Руководство парламента нас тогда очень испугалось. Своими 25 голосами мы могли воздействовать на принятие тех или иных решений, имели представительство в Совете Думы. К сожалению, именно Борис Федоров развалил фракцию. Я очень быстро заметила в поведении Бориса некий странный перегиб, какую-то немотивированную самостийность в принятии ни с кем из окружения не согласованных решений, высокомерно-ироничное отношение ко мне. Ни один нормальный человек не смог бы вынести прогрессирующего хамства, с которым я сталкивалась все чаще. Один пример. Когда я заявила в интервью, что депутатская группа “12 декабря” разваливается из-за того, что ее лидер Борис Федоров не может держать группу в руках, что ему не хватает нормального командного мышления, то Федоров публично ответил мне: “Мало ли, что скажет экзотическая женщина!” Мужчины даже не понимают, какие ошибки они совершают. Если бы Федоров попытался доказать, что я не права, разбил бы меня силой собственных аргументов, я и не подумала бы обижаться, поскольку увидела бы, что меня держат за равную, со мной ведут предметную дискуссию. Но так как Федоров просто отмахнулся от меня, откровенно позволив возобладать половой реакции, о чем тут может быть дальнейший разговор? В Борисе Федорове мужская обида взыграла: “Ах, баба, да еще восточная, смеет мне что-то возражать?”
Все! Таких вещей я не переношу. Ни о каком партнерстве не может быть и речи.
Словом, обжегшись несколько раз, я пришла к выводу, что с подобными экспериментами надо заканчивать, необходимо набраться силы воли и сыграть ва-банк. Если уж и проиграть, то хотя бы красиво. Поэтому я решила создать собственное движение, которое сама и возглавила.
СОВЕТСКИЙ МАРАЗМ
— И вокруг вас только женщины?
— И мужчины тоже. У меня совершенно нормальное смешанное политическое движение.
— Вы единственный лидер?
— Да.
— И зачем вам эта телега? Не проще ли опять идти на выборы в качестве независимого кандидата со всем набором обозначенных вами качеств — умная, обаятельная, привлекательная и тэ дэ?
— Со мной сейчас настоящие работяги, интеллектуалы, отличные профессионалы, молодые ребята, о которых вся страна узнает — не сомневаюсь! — через пару лет. Это моя идея — затащить в политику максимальное количество молодых людей, но не резко, не сразу, а постепенно. Должна и у нас появиться какая-то преемственность. Мы не можем отдавать стихии процесс смены политических элит. Это первое. И второе: я уже была обаятельной и привлекательной независимой депутаткой Госдумы. Уверяю вас, один депутат в парламенте почти ничего не может, нужно иметь команду, зарегистрированную фракцию. Я впряглась в новую телегу с единственной целью: хочу привезти в Думу людей, с чьей помощью смогу определять политику в парламенте.
— Вы не производите впечатление идеалистки, верящей, что за оставшееся до выборов время ваше движение сумеет собрать необходимое количество голосов избирателей для преодоления пятипроцентного барьера.
— Политика — совершенно не прогнозируемая штука, тут столько привнесенных извне обстоятельств, что… Пока я одна, а как будет дальше, станет ясно осенью. Тогда решится очень многое. Возможно, мне придется с кем-то блокироваться, но даже в этом случае я обязательно выбью для своих товарищей места в списке блока. Я понимаю, что в очередной раз будет использоваться мой имидж обаятельной и привлекательной, должна же быть за это хоть какая-то компенсация?
— Кто вас зовет под свои знамена?
— Многие. И “ЯБЛоко”, и “Наш дом — Россия”, и блок Рыбкина, и “Выбор России”. Когда я перечисляю названия блоков, это не означает, что предложение делали мне лично их руководители, скорее, меня звали от их имени или уж во всяком случае — с их ведома. Меня даже коммунисты к себе приглашали. Правда, сделали это вроде бы как в шутку.
— Зюганов, наверное, клинья подбивал из-за прошлого вашего отца?
— Уверена. Для коммунистов это очень важный фактор.
— А для вас?
— Да, я очень уважала своего отца, но точки над i были поставлены мною при его жизни. Я сказала, что никогда не буду согласна с той системой ценностей, которую отец проповедовал, поскольку мне душно, плохо в этом прокрустовом ложе. Не может называться нормальным общество, где думающие, спокойные молодые люди начинали ненавидеть все вокруг и жить двойной жизнью: дома, среди друзей — это как бы один стандарт, на работе — другой. Всем приходилось буквально со школьной скамьи постоянно идти на компромиссы и давить в себе любой росток независимой мысли. Отец поначалу не понимал, мы спорили до ожесточения, а потом… Отец ведь иммигрировал в Советский Союз в годы второй мировой войны и долго не имел возможности побывать в Японии, пока в середине 70-х ему, активно сотрудничавшему с ЦК КПСС, не предложили написать книгу о своей бывшей родине. Такая пропагандистская штучка, что-то вроде “Японский коммунист о Японии”.
— Отец ваш сохранил японское гражданство?
— Нет, у него был советский паспорт. Тем не менее отцу сделали визу, позволившую целый год работать над книгой. Отец написал то, что от него ждали. Он был очень талантливым человеком, хотя так до конца своих дней и остался ортодоксом.
— Словом, увиденное на родине его не перековало?
— Именно! В этом суть коммунистов, то, за что я их очень не люблю. Они не способны публично менять свои взгляды, то есть внутри они давно могут уже думать совершенно иначе, но на словах будут отстаивать какие-то мифические идеалы. И мой отец был болен этой же болезнью. Как человек он, разумеется, видел, что в Японии успешно решены многие из тех проблем, которые в Советском Союзе не находили ответа. Конечно, отца не мог не потрясти устроенный быт японцев, изобилие магазинов, современная техника, которой он пользовался при написании книги. Ничего этого в СССР не было, мы-то жили совсем иначе, в обстановке тотального товарного дефицита и идеологических шор. Конечно, отец все видел и понимал, но не мог признаться вслух. Максимум, на что его хватало, это на вопрос: “Почему у нас все по-другому? Может, наши руководители что-то делают не так?” Я пыталась объяснить, что руководителей порождает система, что умных людей в России много, но они не могут пробиться наверх за дураками и невежами, поскольку номенклатура — это особая каста.
— Отец ездил тогда в Японию один, без семьи?
— Да, я смогла погостить тогда у отца только три недели. Но и эта поездка мне стоила невероятных боев. Меня ведь хотели не выпускать из Союза.
— Почему?
— Время было такое. На заседании комитета комсомола в университете Патриса Лумумбы, где я училась, решили не давать мне характеристику, поскольку я собиралась в капиталистическую страну, а по существовавшим тогда правилам сначала нужно было побывать в державе социалистического лагеря и лишь после, пройдя проверку, претендовать на капстрану. Без характеристики райком комсомола ни за что не выпустил бы меня за границу. Рассказываю и сама поражаюсь: неужели это было? А вы помните этот маразм?
К счастью или к несчастью, но мы очень быстро этот бред стали забывать. Те же, кому сейчас 15 — 20 лет, этого и вовсе не знают и понять не могут. Вероятно, поэтому они столь инертны в защите завоеванных в последние годы прав и свобод. Это мы, пограничники, хлебнувшие жизни в 70-е, в состоянии оценить, от чего мы ушли и к чему пришли за столь короткий срок. Я помню, как моей лучшей подруге ставили двойку за абсолютно грамотное, прекрасное сочинение — двойку за одно упоминание имени писателя Солженицына. Кто в это сегодня поверит?
ЯПОНСКИЙ ФАНТАЗМ
— То, что отец попросил похоронить его в Японии, можно рассматривать как посмертное раскаивание?
— Нет, отец, будучи восточным человеком, одновременно остался и коммунистом. Он захотел отдать должное всему, поэтому попросил разделить прах на две части, что позволяется по буддийским законам. Отец завещал одну половинку похоронить в России, вторую — в Японии. Я так и сделала, но — удивительное дело — память об отце и после смерти сыграла свою роль. Здесь, на нашем российском кладбище, я не испытываю никаких чувств у погребальной плиты, но когда я в последний раз оказалась в Японию, то первым делом отправилась на могилу отца. Я ведь сама в похоронах не участвовала, только урну с прахом передала. Словом, я поехала на кладбище и… вдруг испытала облегчение. Мне показалось, что отец примирился — с самим собой, со своей страной. Примирился и наконец обрел покой. Убеждена, что отец должен был найти себя именно в Японии. Чем старше он становился, тем сильнее его душила ностальгия. Я это видела.
— А вы по паспорту японка?
— Конечно, русская. Я и языка японского не знаю.
— Тем не менее японцы вас привечают, за свою принимают?
— Да, я постоянно чувствую внимание к себе. Японцы очень гордятся, что их кровь сыграла определенную роль в моей судьбе, что одна из самых известных российских женщин имеет японские корни. Это чуть ли не предмет национальной гордости. Я стараюсь аккуратно уйти от этого вопроса, поскольку прекрасно понимаю тот баланс, на котором я играю. Наша страна пока, увы, не подготовлена к тому, чтобы не раскручивать национальную карту по отношению к инородцам. Сегодня это едва ли не главный тезис, на котором строят свою идеологию многочисленные национал-патриотические движения. Для меня же патриотизм — не идеология, а внутреннее состояние души. Это очень конкретное чувство — любовь к своему очагу, дому, ребенку. Любая идеология отдает насилием — государственным или религиозным. Я считаю, что каждый рожденный на Земле — это отдельный микрокосмос, обладающий правом формировать собственное мировоззрение в рамках общих правил.
— Интересно, отец никогда не пытался научить вас японскому?
— Не только японскому, но и ничему другому не пытался. Он просто не занимался моим воспитанием. Это отца совершенно не волновало. Нет, семья у меня была хорошая, родители меня очень любили, но… Мама всю жизнь билась, ей приходилось жутко тяжело. Мы жили в коммунальной квартире, кроме меня, была еще мамина дочь от первого брака, мама работала учительницей английского языка в школе, получала сущие копейки, а отец давал деньги только на оплату квартиры.
— Своя жизнь?
— Абсолютно! Потом отец перешел в другую комнату, сам себе вещи стирал, продукты покупал, готовил. Очень своеобразный и тяжелый человек. Очень.
— Это особенности восточного характера?
— Не думаю. Я вижу, как японцы возятся со своими детьми. Если это и особенности, то чисто отцовские.
ЛЮБОВЬ К МУЖЧИНАМ
— Ирина, мне кажется или вы на самом деле не питаете к мужскому полу теплых чувств?
— Что вы! Я всех вас очень люблю. Другие дело, что большинство советских мужчин страдает комплексом неполноценности, оставшимся в наследство от прошлой жизни. Наши мужчины были совершенно задавлены бытом, они не могли почувствовать себя главой семьи, элементарно прокормить жену и детей. Куда это годится, если 30-летний здоровый мужик вынужден был стрелять червонец до получки? Сейчас ситуация вроде бы изменилась, но психология-то осталась прежняя. Мужчины пытаются как-то утвердиться в жизни, но при этом недопустимо много суетятся, мельчат. Они словно переживают звездную болезнь. Вы сходите на какую-нибудь конференцию или круглый стол. Кто первый рвется к микрофону, кто безбожно превышает регламент? Женщины спокойно сидят и слушают, а мужчины спешат выговориться, не обращая внимания на окружающих. Это выглядит как-то болезненно.
Поэтому я и стараюсь окружить себя мужчинами, лишенными этого самого комплекса неполноценности. Вся моя команда — это 18 — 20-летние мальчишки. Надо мной даже смеются в регионах: что ты, мол, возишь за собой детский сад. А я верю в этих ребят!
— А вы не боитесь вульгарных обвинений в том, что Хакамада за мальчиками приударяет?
— Вокруг меня столько сплетен, что бояться поздно. Если бы слухи определялись реальными поводами! Часто ведь нарываешься на совершенно не спровоцированную грубость. Самый свежий пример из сегодняшнего дня. Иду к вам на встречу по коридору Думы, сзади в окружении свиты движется Жириновский. Я слышу, как он мне в спину, словно последняя уличная шпана, произносит сальность и пошлость. Грязно, грубо, мерзко! Разумеется, я оборачиваюсь и говорю: “Владимир Вольфович, вы допрыгаетесь! Все закончится тем, что я подам на вас в суд”. Произнося эти фразы, я продолжала двигаться в сторону Жириновского, но приблизиться мне не дала охрана, стеной загородившая Вольфовича. Оказывается, Жириновский боится безоружных женщин! Опасался, что я залеплю ему пощечину? Он ее заслужил за лексику подзаборной пьяни.
— Полагаете, Жириновский провоцировал вас на скандал?
— Не думаю. Провокации все впереди, а это было инстинктивное поведение мужика-самца, который сам не отдает отчета в содеянном. А что еще мог сделать Жириновский? Как с политиком со мной он тягаться не может, поэтому оскорбил как женщину.
Конечно, если бы я реагировала на каждый косой взгляд или щипок исподтишка, то превратила бы свою жизнь в ад. Я считаю, что сильный человек должен быть выше всех этих мелких выпадов. Однако, с другой стороны, терпеть откровенное хамство я тоже не намерена. При этом и вступать в обмен колкостями я не стану. Для защиты чести и достоинства есть суд. Именно поэтому я так и ответила Жириновскому. Я как бы ставлю между собой и обидчиками зеркало, которое отражает всю летящую грязь. Главное — о зеркале не забывать.
— И все-таки, несмотря ни на что, с женщинами, думаю, вам тяжелее, чем с мужчинами.
— Безусловно! Тут и элемент конкуренции, и зависть. Кроме мужчин, нормально на меня реагируют бабушки-старушки, деловые женщины, рассматривающие меня как коллегу, а не соперницу, а также, грубо говоря, дурнушки, которые видят во мне ту, кто я на самом деле есть — некрасивая женщина, сумевшая найти свой стиль. Глядя на меня, эти женщины начинают верить, что и у них не все потеряно. А вот с кем у меня определенные проблемы, так это с теми, кто считает меня конкуренткой на женском поле, где главные козыри — обаяние, шарм, красота.
Впрочем, я к этому отношусь спокойно, поскольку помню: за все в жизни надо платить. Большие цели требуют больших жертв. Нельзя нравиться всем, нельзя понять всех. Единственный способ сохранить себя — уберечь от внешних воздействий семью, не растерять старых и верных друзей.
ЗАПАС СЧАСТЬЯ
— Как вы полагаете, запас счастья, толкнувшего вас в политику, в вас велик? Судя по тому, что от карьеры вы пока не намерены отказываться, резервы есть?
— У меня все в порядке. Я человек нормальный, не стану рисковать семьей. Как только почувствую проблемы дома, из политики уйду. Политик, как и спортсмен, должен вовремя сказать себе: “Стоп!”
Но сегодня я ощущаю себя уверенно еще и потому, что муж — мой союзник. Он человек самостоятельный, живущий насыщенной, полнокровной жизнью, ничем не уступающей моей.
Кроме того, не забывайте, я восточная женщина. Дома я совершенно другая, чем на людях. Дома я безоговорочно признаю главенство мужчины. Муж — мой первый советчик и слушатель, часто именно его подсказки выручают меня в трудных ситуациях.
— Вы много лет вместе?
— Четыре года.
…Знаете, я долго не могла найти своего человека, в какой-то момент я даже решила, что мне суждено остаться одной. У меня ведь тяжелый характер. Во мне очень развито внутреннее чувство гордости. Я могу долго уступать, могу встать на колени перед мужчиной, могу его следы целовать — ничего для меня не страшно, но меня нельзя оскорблять как личность. Это, наверное, что-то самурайское во мне бродит.
Меня лучше не трогать. Сколькие пытались меня уничтожить, и сами горели. У меня даже с отцом были из-за этого жаркие схватки. А мама всегда говорила: “Что ты хочешь? Это твой самурайский ребенок…”
— Имя своего теперешнего мужа вы сознательно не называете?
— Да. Политика очень сильно мешает бизнесу. У мужа свои дела, я не хочу в них лезть. Поэтому мы никогда вместе не выходим в свет, даже отдыхать ездим порознь.
Это была, скорее, инициатива мужа, но я легко с ней согласилась и быстро приняла эту игру, поскольку предыдущий семейный опыт был большой, и он подсказывал, что редкое счастье лучше повседневной скукоты. У нас отношения строятся на абсолютном доверии. Никто ни перед кем не обязан отчитываться, никто не вправе спрашивать с другого, где и кем он был. Если захотим — все расскажем друг другу.
— Но ведь доброхотов на белом свете много. Наверняка найдутся люди, которые как бы из лучших побуждений откроют вам глаза на мужа.
— Уже нашлись. Был анонимный звонок явно провокационного характера. Мне сообщили, что от моего мужа родился ребенок и, мол, хорошо бы папе взглянуть на чадо и денежки заплатить. Я посоветовала обсуждать эту проблему не со мной, а с моим мужем и передала ему трубку. Разумеется, все оказалось ложью, провокацией.
Муж и не думал оправдываться, а я его ни о чем не спрашивала. Больше скажу: даже если бы тот звонок оказался правдой, я сделала бы все, чтобы ничего не знать. Я прощаю все заранее.
— Так спокойнее?
— Так не ущемляешь чувств другого человека. Я не ханжа и прекрасно понимаю, что прожить жизнь с одним человеком, не изменив ему, невозможно. Все друг другу изменяют, все друг другу врут. Скандалов на этой почве бешеное количество, а проку от них? Зачем же и мне добровольно лезть в эту петлю?
Мы с мужем уважаем личность другого. Может, муж и влюбится в кого-то. Потом разлюбит. Что такого? Чепуха все это. Я это видела, наблюдала. Хватит глупостей.
Нет, я понимаю, что мой образ мышления по данному вопросу не всем подходит, например, домохозяйка, зацикленная на семье, вряд ли меня поймет, но ведь я никому ничего и не навязываю. Выбирайте! Я могу себе позволить не задавать мужу вопрос, где он был, когда он возвращается домой в четыре утра. Это его право. Мы не мучаем друг друга чувством собственности.
— Муж абсолютно солидарен с вами?
— Он мне прямо сказал: “Я ничего не хочу знать, а во всем остальном ты свободна”.
ОХРАНА, ВСТАЕТ ОХРАНА
— Вы обмолвились о собственном стиле. Его кто-то для вас разрабатывал?
— Только прическу. В одежде я доверяю своему вкусу.
— Вы не читали советы, которые давал вам в одной из газет модный визажист?
— Читала. Отпустить длинные волосы, сменить цвета в одежде… Глупости! Это все проблемы советских модельеров, которые, по сути, до сей поры не имеют собственной школы и пользуются набором отработанных штампов. Модельер почему-то не видит, что цветастая кофта и фиолетовая юбка мне не пойдут. Я это знаю и предпочитаю темные тона. В этом мне хорошо!
И кудряшки я завивать не стану. Это не мое!
— Вы живете на свои деньги или муж вас содержит?
— Конечно же, муж. Все значительные покупки, мою машину, водителя оплачивает он. Собственных доходов мне хватает только на мелочи.
— Сами вы машину не водите?
— Я могу задуматься за рулем и въехать куда-нибудь не туда. Впрочем, по выходным, когда нет необходимости нестись, как угорелая, на встречу, я люблю водить машину.
— Охрану муж еще не выделил?
— Телохранителей у меня никогда не было, я считала это пустым делом, пока в период предвыборной кампании 93-го года не начались серьезные наезды на меня и семью. Пришлось принимать меры.
— Вам угрожали?
— Ломились в квартиру, обходили соседей, демонстрируя фальшивые документы работников МВД… Обычные провокации. Когда собираются убить, заранее не предупреждают. Хотели меня запугать.
Допускаю, что и на этот раз история может повториться, поэтому… Впрочем, это вопрос не сегодняшнего дня. Давайте сначала до выборов доживем.
— Будем оптимистами.
— Вас интересует, что тогда? Конечно, моя цель быть не просто депутатом, а как минимум председателем или заместителем председателя думского комитета. В этом случае уже можно будет как-то влиять на решения, принимаемые парламентом.
— А дальше?
— Утверждение в Госдуме — это промежуточная цель. Дальше — исполнительная власть, правительство, но это уже вопрос не ближайшего года и даже не двух. Я надеюсь дождаться момента, когда вместе со своими единомышленниками смогу участвовать в процессе формирования российского кабинета министров. Нет, я не в оппозиции к нынешнему правительству, я противник резких действий, вотумов недоверия, революций. Но, поверьте, очень трудно строить демократию в стране, где так мало демократов. Мы должны прийти к условиям, когда смена правительства будет происходить спокойно и без эксцессов. Однако до этого уж точно жить и жить. Впрочем, дожить нужно…
