Боюсь, выйдя из метро, наткнуться в лабиринтах киосков и мусорных куч, как это было уже неоднократно, на труп и затем весь вечер провести с ощущением тошноты в горле.
Боюсь крыс, которыми изобилуют подвалы и подъезд моей “хрущобы”.
Боюсь валяющихся на лестнице в подъезде пьяных, через которых неизбежно нужно переступить, слыша матерные слова в спину, чтобы попасть в свою квартиру.
Боюсь вечно пьяных соседей над собой и рядом с собой, остервенело дерущихся остатками давно разломанной мебели, бьющих своих жен и детей и дико матерящихся.
Боюсь, что в ванной лопнет ржавая испокон веку труба, которую никто из слесарей не в состоянии заменить ни за какие деньги не столько от неумения, сколько от невозможности удержаться на ногах в вертикальном положении.
Боюсь, боюсь, боюсь…
Но что значат эти мои маленькие, домашние, почти детские страхи по сравнению с тем, как я панически, до озноба боюсь нашего с вами, моего государства.
Боюсь, что завтра это государство расстреляет меня и мою дочь из невзначай повернутых в сторону моего дома пушек танков, идущих с тяжелым рокотом по шоссе, к центру или уже из центра столицы.
Боюсь, что это государство посчитает вдруг, что моя двухкомнатная квартира общей площадью 43 кв.м – это большая роскошь для меня и моей взрослой дочери, и отберет ее, невзирая на то, что она приватизирована, или, наоборот, потому что до сих принадлежит государству.
Боюсь, что это государство подсчитает, опять-таки вдруг, что, например, мои 400 тысяч, лежащие в моем кошельке и заработанные моим трудом, – это очень большой капитал, и соблаговолит при очередной не предвиденной никем денежной реформе обменять мне только 200 тысяч, а остальные “заморозить”, в лучшем случае.
Боюсь, что это государство однажды лишит возможности мою дочь учиться в институте, введя немыслимую для среднего (а мне хотелось бы считать себя именно таковым) слоя населения плату за весь процесс обучения или только за сдаваемые экзамены.
Боюсь, что, если она все-таки благополучно закончит институт, то не сумеет реализовать записанное в Конституции свое право на труд, не найдя работы по специальности, а если и найдет, то зарплата ее будет так мала, что все мы будем счастливы, если для нее, специалиста с высшим образованием, в лучшем случае, будет уготована работа уборщицы, в худшем – место в киоске, торгующем пивом или импортной чепухой (ведь примеров тому не счесть).
Боюсь, что мою дочь, возвращающуюся домой вечером (а может быть, и днем), убьет или изнасилует в собственном подъезде полупьяный молодчик, уже выпущенный на свободу или просто однажды не наказанный этим государством за совершенные убийство или насилие.
Боюсь, что, выйдя замуж, дочь не захочет иметь детей, моих не рожденных еще внуков, потому что, даже работая, все мы, будем не в состоянии дать ребенку счастливое детство в этом государстве: полноценное питание, место для игр (ведь в 2-комнатной квартире нас будет уже не двое), даже игрушки (обращали ли внимание на их цены в “Детском мире”?), образование, будущее, потому что, скорее всего, ее материнство начнется с мата и грязи в районном родильном доме, отсутствия лекарств и примитивных средств по уходу, которые были бы доступны за немногочисленные рубли, и т.д.
Боюсь, что нас, многих, просто прохожих на улицах этого государства, случайно расстреляют неизвестные некто с автоматами на животе, потому что мы окажемся случайно рядом с кем-то неугодным и приговоренным уже или с бандитами, которых наказывают их же “коллеги”, и мы даже не поймем, полоснула ли нас пуля бандита или родной милиции.
Боюсь, что это государство не даст мне возможности увидеться с родными, живущими на Украине, и приехать на могилы родителей в Донбасс, потому что кому-то захочется закрыть границы в это ставшее уже зарубежным государство.
Боюсь, что завтра в наших краях разразится очередная война, и сын моей подруги или сестры начнет стрелять в меня и мою дочь, с которой играл в одном дворе, только потому, что ему уже исполнилось восемнадцать, и это государство послало его убивать.
Боюсь, что…
Впрочем, наверное, уже достаточно. Ведь при желании каждый из вас способен дополнить этот страшный ряд.
Страх в нас вечен. Может быть, смерть Влада Листьева всколыхнула его и заставила подняться из глубин души, где он укоренен страхами не одного уже поколения, раздавленного ужасами революции и уже многочисленных войн, голода и ГУЛАГа, позора и унижений, и где его это государство заставляло прятать за лесом бодрых слов и песен.
А самое страшное, что этому государству совершенно наплевать на мои и ваши страхи не только потому, что оно просто-напросто о них не подозревает, а потому, что все мы всегда были не нужны этому государству!
А так хочется быть ну хоть чуть-чуть огосударствленной…
Лариса КНЫШОВА.
