Августовским утром 1990-го года в автокатастрофе погиб поэт, певец и композитор Виктор ЦОЙ. За более чем два десятилетия, прошедшие с того дня, о Цое вспоминали все, кто мог. Поэтому особенно ценны слова тех, кто действительно общался с Виктором в последние годы его жизни.
Нижеследующий текст написан Андреем ХОРЕВЫМ, доктором философии из университета Санта Круз (Калифорния, США), который в конце 80-х не раз пересекался с Виктором в Латвии.
Думаю, так можно сказать. Потому что, хотя в тех 80-х годах дружба часто измерялаеь количеством вместе выпитого, выкуренного и прочих пассивных причастий в родительном падеже, – в данном случае претензий на такое богатство нет. Да и слащаво-благодушно-поклоннического о нем уже написано до фига. Однако я иногда сторонник неортодоксальных мнений: по мне, можно дружить тридцать лет и оказаться: //Все говорят, что мы вместе, // Но никто не скажет, в каком// (это Цой, за точность цитаты не ручаюсь). А можно общаться года три, и столько за это время почувствовать, понять и «приобрести»). Приятельством, однако, наши отношения тоже не назовешь. Так что возвращаюсь к заглавию.
Flashback… очень back… Мы с отличной компанией иногда небесталанных – часто родственников и потомков других таланных, что сути дела не меняет, – ездили в летние каникулярные или отпускные месяцы за дальнее Рижское взморье в бывшую рыбацкую деревню – на тот момент еле выживающий поселок Плинциемс (Плин, Плинка) – ныне, кажется, преуспевающий дачный комплекс победно-небедных рижан.
Организатором поездок – не просто убраться на дачу из Москвы с ребенком, а с друзьями, их дитями, собаками и с др. друзей и детей, и все отдохнем, да и местным будет необидно – с самого начала стала (вот ведь не хватает plus quam perfectum’а!) Наташа Разлогова – просто скажем, «главная фея хутора». (Здесь кстати flash-forward: в последние два года плинциемского периода Цой привозил из Питера своего двух-трехлетнего сына Сашу, которого опекал Наташин сын Тузик… пардон Евгений Михайлович).
Вот сижу я однажды в дождливую прибалтийскую неделю в своем флигеле… ну, думаю, хоть пойду привет скажу, а то все же тоскливо без лиц. Стучусь. Сидит за столом человек очень мрачного вида. «Здрасьте», говорю – «я Андрей», а в ответ: «Виктор. Привет». Ну, неловко посидев пару минут, ушел я опять в свой сарай (вообще-то, отличное было место для нетребовательного одиночки).
А на другой, кажись, день был я приглашен на вроде знакомство: Виктор Ц. – Андрей Х. А еще через пару дней по-честному спрашиваю: Вить, а как тебя называть – я уже слышал Цой, Виктор, Витя, Цоюша? А он: а как хочешь. Ну и стал он для меня Цоюша – может, потому, что Наташа его так называла, да и некий все же ассонанс с аллитерацией: …аша – …юша.
Ну, а пока главное уже и забыл сказать. Я был в те годы упрямый – ну почти козел. В том плане, что слушал почти исключительно свою любимую и посейчас музыку: Pink Floyd, King Krimson, Led Zeppelin и иже с ними. Но клипы Цоя («Кино») гоняли и по всесоюзному телевидению, так что я знал их динамику – а лучше взрыв, для Совка неслыханные. Лица я однако не запоминал – а потому, впервые увидев Цоюшу в жизни, никак и ни с кем не проассоциировал (проще – не узнал). Возможно, поэтому В.Ц. и подобрел ко мне довольно быстро, убедившись, что не буду я приставать про муз. творчество, знаменитостей, билеты на концерты и пр.
Есть, правда, и другая сторона его отношений с публикой: не только терпимость, но и вежливость – уж не знаю, врожденная или благоприобретенная, а я скажу редко-благородная тогда, как и сейчас. Помню, как-то раз является в «небогатое наше село» Плинциемс хипповатый но закрыто-неулыбчивый человек – из Питера, кажется… «Хочу говорить с Виктором Цоем… Нет не знакомы… Очень надо…» В.Ц. то ли разбудили, то ли откуда-то призвали – и наедине проговорили они с гостем часов этак пять. После чего человек, явно помягчав лицом, отправился в неблизкий и недешевый (впрочем, кому как) вуаяж назад в бывшую столицу. А Цоюша только отвечал любоспрашивающим: «Ну, приезжал человек поговорить».
Что тоже говорит о человеке Цое: трепать не любил, в отличие от… (присоединяйте длинный список знаменитостей).
Трудно провести грань между вежливостью и мягкостью. Слава Богу, этот семантический и поведенческий нюанс адекватно тогда компенсировался. Поясняю. К примеру, сидим мы (человек шесть) в ресторане Юрмалы и тихо отмечаем августовский день рождения ближайшей Наташиной родственницы. А за соседним столом – большая компания лиц неприбалтийской и уже поддатой нацональности. Цоя узнали; подходит к нам их представитель и, без особых реверансов в адрес дам да и всех, настырно зовет Ц. за свой стол – на предмет с ними показаться, выпить, спеть и т. д. Мягких отказов хватило на несколько минут – затем, надеясь, что «с глаз долой…» мы с Цоюшей удалились выкурить по сигарете в «предбаннике». Не тут-то было! Не успели мы вернуться в зал, налетает еще более агрессивный представитель того же стола и республики. И тут вступили трубы! Т.е. Наташа кратко, но доступно даже для… (поберегу слова) убедила-таки… (еще раз поберегу слова) успокоиться и отстать. Так что досидели мы мило и тихо.
Последнее воспоминание о том (ли?) вечере: мы ловим простого «жигуленка» (последние электрички уже сбежали; а по шпалам… сами понимаете) и вроде вшестером, не считая водителя, едем домой в Плин.
Наверное, рая на земле нет… кто его, впрочем, знает… Сейчас для меня воспоминания о Плине почти парадизиальны. Днем ходили на мечтательно-пустынный пляж (я там даже спал часами под солнцем на песке, а ночью, наоборот – плавал в море по лунной дорожке). Или в перелеске над дюнами собирали чернику, а на останках каменной кладки заброшенного (уничтоженного?) bauernhaus’a – да поправит мой хреновый немецкий Алексис Рыбаков – встречали прошлогоднюю знакомую: теперь потолстевшую и выросшую до метра гадюку – рай как-никак, так что положено. (Еще чуть-чуть можно? Спасибо.). А если отправлялись за шоссе в серьезный лес, была и малина, и забитое заборами заброшенное роскошное озеро, первоначально предназначенное для игривого отдыха парт- и комсостава (теперь, думаю, там опять все в порядке). Также и балтийского типа сеновал, по виду очень уютный и прозванный франкофонами из нашей компании baisodrome – впрочем, честно не знаю, использовался ли он в этом этимологическом назначении.
Грибы – символ вирильности и объект непрестанного поиска грибников (кстати, чаще мужского пола). У Цоя с грибами проблем не было: в то время как другие, бродя по окрестности, с трудом находили сыроежку или две, В.Ц. спокойно садился на уютный бугорок и смотрел вокруг… потом негромко говорил: Наташа, Дрюля (это один из моих ников), идите сюда… И вокруг можно было собирать – и не сыроежки, а «благородные» грибы – белые, подосиновики, подберезовики. Впечатление было, что грибы за пару минут просто произрастали вокруг него.
Впрочем, в том же лесу можно было найти не только грибы. Уже упомянутый Алексис – Алексей Рыбаков («сын кортика», как вовсе не в обиду говорил небезызвестный из другой оперы Е.В.Головин), однажды там заплутал. И увидел тропинку, и пошел… и вышел на кабанье лежбище, уж по крайней мере с парой диких свиней (хорошо еще, что без поросят). Алексис инстинктивно сделал что-то правильное, от полного ужаса нелогично, но грозно завопив: «Это что еще такое!» После таких слов кабаны долго бежали в противоположную от него – а он от них – сторону. Надеюсь, ни Алексису, ни кабанам это воспоминание не будет неприятно.
Чем еще занимаются на отдыхе? Ответ: смотря кто. Уж во всяком случае в годы нашего знакомства, стереотипы нарко-алкогольного рокера к Цоюше не относились никак (в отличие от Курта Кобейна, с которым его почему-то часто сравнивают). В редких случаях В.Ц. выпивал пол-стакана – да, деревенские условия, извините, не рюмки – вина. Слава богу, хоть курил «Ротманс», а то я был бы единственным загрязняющим окружающую среду.
Зато он всегда был, а не только «смотрелся» в отличной физической форме («Иглу» видели?). Из Америки, куда они ездили с Наташей, он привез спорт-игру hack the sack (или hack the sock или просто sock). Короче, ты должен ногами, бедрами, чем угодно, кроме рук, и не роняя на землю, пасовать друг другу мячик размером с теннисный, но наполненный сыпучей материей (песком, пластик-гранулами и т.д.) – то есть не упругий и не прыгучий. У Цоюши явно было преимущество в практике и пластике… но и я отработал оригинальный удар, пока кто-то мне не намекнул, что в моих старых растянутых плавках это выглядит не совсем прилично. Еще он забавлялся «ножным карате» – вроде бразильского – с большой, но не очень умной немецкой овчаркой нашей большой близкой… короче, звали ее ББЖ (большая белая женщина). Да и техника владения нунчаками у него была очень продвинутая. А в Москве не ленился покрутить на велотренажере.
На творческую тему, то есть вообще про музыку мы говорили немного. Помню лишь, что ему нравилась только одна песня Джима Моррисона (Doors), в те времена в СССР очень популярного. Однажды, правда, мы разговорились об относительности и региональности музыкальных вкусов, и В.Ц. меня спросил, знаю ли я Роя Орбисона? Я жалко сбледнел и сказал нет; но быстро оправился, когда Цоюша объяснил, что до своей недавней поездки в США он тоже был не особо осведомлен (у нас тогда из американцев знали – не исключительно, но в первую очередь – Хендрикса, Купера (Alice), Дженис Джоплин, Фрэнка, конечно, Заппу, того же Моррисона). А оказывается, Орбисон – многодекадный кумир американцев. До сих пор не пойму, почему.
Музыка, так музыка. Я, по доисторическим причинам, долгое время приятельствовал с лидером относительно известной московской группы «Ва-Банк» (орфография здесь неважна) Александром Ф. Скляром. Узнав, что я довольно близко знаком с Цоем, он меня ну очень попросил устроить встречу – очевидно, на предмет творческого сотрудничества или там вообще музыки. Встречу-то я устроил, но поскольку ни один, ни другой о ней мне после не упоминали, я вычислил, что гармония не состоялась – уж слишком велик был разрыв в тональности, да и грубо говоря «масштабе» (можно сыграть и наверняка выиграть лимон в игру «кто кого вежливо послал»). Вообще насчет российского «рока»… хотя, пожалуй, не здесь обсуждать этот термин в приложении к советской, а потом российской песенной практике. Кстати, сам Цоюша однажды за игрой в буриме самоопредилился как «поэт-песенник»…
Наверное, дело и правда не в терминологии, которая вряд ли может объяснить тот факт, что, как говорил сам В.Ц., его любили и милиционеры, и школьницы, и ребята с улицы (за буквальную точность не ручаюсь). Однажды я из Плинки поехал дальнорейсовым автобусом к моему кузену и его жене в латвийский-же город Лиепая. Как же они негодовали, узнав, что я общался с Цоем несколько часов назад, а им не привез хотя бы кассету с автографом! Я им пообещал в следующий раз. Увы, раза больше не представилось. Негодуют они на меня до сих пор…
После ежедневного летнего общения на протяжении месяца и больше в Москве мы встречались нечасто, что и понятно, поскольку и у него, и у меня были более важные общения, у него съемки в кино, репетиции, концерты, у меня своя работа. Я к Наташе и Цоюше приходил в гости посидеть, посмотреть видео (тогда еще отнюдь не распространенного), вкусно поесть с хорошим или не очень вином (опять же, Цой – максимум на уровне полстакана). Там-то они впервые и угостили меня кимчи и соевым соусом – тогда в узком кругу прозванным «Цоевый соус», – без которых я теперь и жить не могу – редкие любители вроде меня разыскивали их тогда по всей Москве. А сам Цоюша вроде познакомился с ними на гастролях в Японии – близко, как он говорил, к «моей этнической родине».
Тема «механическая» и заранее обреченная (как и вся механика – это мое мнение). Сначала мы ездили в Плинке, Кестерциемсе и в окрестных лесах – а я даже до Слоки (км. 30 с гаком в один конец), и с Алексисом до Тукума – на велосипедах. Цоюша иногда любил съездить на довольно дальнее озеро порыбачить на заре. Любителей ехать в пять-шесть утра в такую даль не находилось, кроме меня. Я вообще-то не ранняя пташка – но, если мы с Цоюшей договаривались, без напряга вставал, и мы ехали минут тридцать-сорок до озера. Там выкуривали по сигарете, и он садился удить – а я, уютно пристроившись, кемарил невдалеке. Через пару часов, к пробуждению всей честной компании в Плине, ехали назад.
Но прогресс неминуем: Цоюша и Наташа завели себе мопеды – иногда я с некоторым успехом пытался гоняться за ними на велике и даже настигал, учитывая пересеченную местность и мощь моих ног и немощь их мопедных моторов (шутка). Так что пару раз приходилось мне совершать приличную физзарядку на велосипеде, чтобы не слишком отстать от мопедизированного Цоюши до его утреннего озера.
Может и ошибаюсь, но сколько я знаю, никто, кроме меня, так и не ездил с ним ни разу в те утренние часы на условную «рыбную ловлю»… Но ведь дело не количестве пойманных гигантских рыб, правда?
В 1990 году я не поехал летом в Плин. В тот год они с Наташей впервые (кажется) отправились туда из Москвы на новокупленной машине. Однажды Цоюша решил поехать, как водится, на свое любимое озеро поудить – один. Время то же – утро раннее, и на обратном пути произошло то, что произошло.
Мне до сих пор жжет сердце сказанное двумя или тремя близкими Цоюши – а вдруг, был бы я там, в Плине в то время, и поехал бы с ним поутру на рыбалку как бывало в предыдущие пару лет: и все могло бы быть по-другому. Я бы многое отдал за это…
