Правда Юлиана Семёнова

В этом году Юлиану Семёнову исполнилось бы 80 лет. Самый известный и авторитетный сегодня российский критик Лев Аннинский был первым, кто написал серьезную критическую работу о творчестве молодого Юлиана Семёнова и разглядел в ровеснике большого писателя. На просьбу поделиться своими воспоминаниями Лев Александрович с готовностью откликнулся.

– Лев Александрович, как вам вспоминается в канун юбилея ваш друг Юлиан Семёнов?

– По мере того как он становился всесоюзно известным писателем, я старался не считаться его другом…

– Почему?

– Во-первых, потому что интеллигент не должен искать никаких вариантов, чтобы повысить своё положение. Во-вторых, поскольку он был интересен мне как автор, то я не мог с ним общаться. Мне всегда мешает общение с особью, когда я хочу заниматься личностью. Правда, с Юлианом Семёновым я не удержался и по-человечески с ним всё-таки сблизился. В общении он мне всегда нравился, даже если не всё было по вкусу из написанного им.

Как произошла ваша первая встреча?

– В 1959 году «Литературная газета» опубликовала мою статью «Спор двух талантов», посвященную Юрию Трифонову и Юлиану Семёнову. Юлиан пришел в редакцию, увидел меня… Два незнакомых бородача переглядываются: ни я не могу понять, кто это, ни он – туда ли попал. Он переспросил, я ли это, и говорит: «О, как интересно… а я знакомиться пришел!». Так мы познакомились, меня поразила его простота и открытость. А как раз в это время меня должны были из «Литгазеты» забрать в журнал «Знамя». Редактору журнала Владимиру Кожевникову эта моя статья в «Литгазете» попалась на глаза, и он сказал: «Кого мы берем на работу? Что за глухарь! Разве можно сравнивать Юрия Трифонова и Юлиана Семенова, Аннинский в этом ничего не понимает». Я уже не помню, то ли Юлиан к Кожевникову пошёл, то ли кто-то другой по его просьбе, но меня в журнал взяли.

У меня с Юлианом Семеновым было ещё несколько интереснейших историй.

Когда я подписал письмо в защиту Даниэля и Синявского, то вынужден был уйти из литературы, работал в Институте социологических исследований АН СССР, пытался зарабатывать социологией, читал философов, был напичкан русскими идеалистами, боготворил Бердяева, учился у Шестова, вчитывался в Ильина, в Сергия Булгакова. А у Юлиана была такая манера: выспрашивать впечатления. И он был в курсе моего чтения. Так вот когда он писал для «Семнадцати мгновений весны» этого своего пастора Шлага, то ему нужен был какой-нибудь собеседник и он затеял со мной богословский спор. Предложил мне защищаться: то ли он католик, а я православный, то ли наоборот. И я с ним этот цирковой номер исполнил. Когда Юлиан напечатал роман, то несколько фраз моих там было озвучено, и он подарил мне этот роман с подписью «Лёвушке Аннинскому – пастору Шлагу».

А ещё как-то раз он пригласил меня домой, жена Катя покормила нас вкуснейшим обедом, и я соловьем распелся, обсуждая с Юлианом историю России периода гражданской войны. И снова он предложил – попробуй защищаться с точки зрения белогвардейца! Ну а я – шолоховский человек, дед у меня белый, а папа красный, идеи мои не то что бы белогвардейские, а общеинтеллигентские… Позже в его романе вдруг обнаруживаю целые куски, где я весьма вольно разливаюсь тем самым соловьем и излагаю эти самые идеи! Причем там мои воззрения приписаны такому лютому белогвардейцу! Юлиану передали моё «возмущение», а он тоже в шутку сказал: пусть до конца дочитают, а в конце оказалось, что это наш разведчик.

Как вы в середине 80-х годов побывали у Юлиана Семёнова на даче в Крыму?

– Работая в журнале «Дружба народов», я неожиданно слышу, как главный редактор Сергей Алексеевич Баруздин говорит, что у нас есть возможность сделать интервью с Юлианом Семеновым. Условие Семёнов поставил только одно: чтобы в Крым к нему поехал Лёвушка Аннинский! Я, конечно, опупел, разинул рот, ведь Юлиан даже не выяснял, согласен ли я. Но я поехал к нему, конечно!

Выхожу в Симферополе из поезда. А высадили нас почему-то не на перроне, а на путях. Я соображаю, куда мне теперь идти и вдруг какая-то легковая машина прёт прямо на меня через пути, где нельзя ездить, явно задавить хочет! Потом вижу, в машине кто-то делает мне знаки через стекло, и понимаю, что меня хотят не задавить, а забрать! Этот проезд Юлиана к поезду прямо через пути был очень характерен для его положения в Крыму, ему разрешалось всё!

Едем мы в Форос, беседуем, он комментирует дорогу. Вдруг в какой-то момент милиционер на дороге пытается нас остановить. А мы едем довольно быстро! Что делает Юлиан? Вынимает полосатую палку из-под сидения и показывает гаишнику! И тот делает то ли радостное, то ли удивленное лицо: давай проезжай! Я говорю, Юлиан, ты рискуешь, с властями лучше не сталкиваться! А он не только с ними сталкивается, он ими ещё и руководит!

Несколько дней мы замечательно прожили на его даче в Оливах, искупались разочек в море, съездили в Ялту, чтобы старшей дочери Даше купить краски. Неожиданно я обнаружил, что солдаты, что-то строившие Юлиану на даче спёрли, у меня старенький зонтик. В полушутку говорю ему, а вдруг дождь пойдёт?! Юлиан ответил, да ладно, забудь, подумаешь, мелочь какая-то, зонт…

А я должен был всё-таки интервью сделать, обсудить проблемы политического романа… Мы замечательно поговорили, в Москве я это интервью отдал в печать.

И в одной его фразе «настоящая власть должна всё крепко держать в руках» я со свойственной мне лукавостью дописал, что власть это делает «опричь всего». Слово «опричь» употребил, надеясь, что он же не будет так уж вчитываться. Так он высмотрел, вытащил и сказал: вот это слово ты убери. Я расстроился, убрал это слово, а уже в наборе всердцах восстановил, это было единственным, что я добавил в его текст от себя.

А о чем вы спорили с Юлианом Семёновым?

– У меня с ним такое «острие» было: ты зачем хочешь угодить читателю? Это не дело для крупного писателя! Зная интереснейшие вещи о геополитике и характеры крупнейших людей, зачем ты ловишь читателя на какого-то Штирлица? Он мне ответил: а Катя считает, что я должен это делать. Мнение жены было для него решающим.

Он очень беспокоился, чтобы его читали как можно больше, и научился писать так, что хочешь-не хочешь, а читают. А я ему о сверхзадаче: мол, ты «улавливаешь» читателя, «впариваешь» ему то, что считаешь окончательной истиной, а куда интересней, когда ты сам ищешь эту истину. Вот я тебя расспрашиваю, и ты на моих глазах рассказываешь о двадцатом веке, о массовом остервенении народов. Вот тут ты знаток, и то, на что у тебя нет ответа, мне гораздо интереснее, чем твой Штирлиц, который на любой вопрос дает ответ. Ты должен заниматься причиной космоса, а не тем, как разведчик обыгрывает других разведчиков. Думаю, что Юлиан как публицист и без меня понимал всё это, у него есть статьи, где он выступает как замечательный глубокий интересный мыслитель.

Однако моё отношение к блистательному Штирлицу тоже менялось по мере его успехов…Однажды я был в походе по Подмосковью с женой и старшей дочерью. Нам нужно было где-то заночевать, поставить палатку, а там деревни кругом. Зашли в один двор, спросили: нельзя ли у вас где-нибудь палатку поставить? Старая тётка стала с недоверием выспрашивать нас: что вы тут ходите? А вдруг вы наши тропки изучаете, а потом сообщаете нашим врагам? А паспорт свой мне не показывайте, его и подделать можно! Как же тётке объяснить, что я просто нормальный человек, который ходит по земле, где он живет?! И тут она говорит: я сейчас задам вопрос, если ответите, то я вам поверю. «Где сейчас Штирлиц работает?». «На своем посту», –говорю я. «Ну, если не врёшь, давай налью молока!». «А что ж вы, бабушка, шпиона молоком кормите?». «А что ж, шпион не человек что ли?»,

Вот тут я подумал, что Юлиан, наверное, прав. Народ принял этого Штирлица в свой синодик и правильно сделал. Потому что у Юлиана была уникально разработана система выживания человека в предельном режиме. Там, где герой должен сломаться и потерпеть поражение, у него находятся сверхсилы, чтобы удержаться. На то он и Штирлиц.

Я очень горевал, когда Юлиан умер.

– Как вы считаете, почему Юлиан Семёнов не публиковал свои стихи?

– Ему очень многие завидовали. Столько на него наговаривали неправды разного рода оппоненты! Если бы он стал печатать свои стихи, на него набросились бы от зависти и ревности ещё и поэты.

А писал Юлиан для себя в стол, потому что не мог не писать.

Он был человек талантливый, безудержный, с невероятной энергией. Я не удивлюсь, если станет известным, что он для себя и кино снимал.

В 1990 году вышел один из последних романов Юлиана Семенова «Тайна Кутузовского проспекта», где раскрывался механизм зарождения организованной преступности в России и предсказывалась жесточайшая борьба за власть политических и криминальных группировок. Согласны вы с тем, что Юлиан Семенов спрогнозировал распад СССР по самому негативному сценарию?

– Да, он близко подошёл к тому, что с нами случилось. Пожил бы подольше, может, ещё глубже бы всё это описал.

– Но тогда ему пришлось бы выбирать, на чьей стороне быть и, может быть, даже уехать из России?

– Нет, никогда. Он работал на чуть-чуть другом уровне, поэтому я и старался его понять и из него «выкачивал» то, что мне интересно было. Никакой дешёвой драки он не признавал.

Но если его «пинали» – то выдерживал как-то. Ведь можно настроиться и выдерживать, а можно к милиционеру бежать. Так он был настроен так, что у него самого была эта милицейская палка.

Конечно, сегодня он бы думал вместе с нами, может, тревожился бы больше, чем тогда, чем когда верил в наши тогдашние идеалы. Дело не в том, верил ли он в социализм или в социалистическую систему, которой служат все его лучшие герои. Ну, верил, как и я верил. А потом что – надо было разувериться? Я вот сейчас вроде как разуверился, а с другой стороны система бывает такая, какую народ готов стерпеть. Плохая или хорошая, зависит от того, в каком состоянии народ. А иного народа ни у меня, ни у Юлиана не было.

Он бы сейчас с изумлением смотрел, как литература кинулась обслуживать потребителя. Юлиан был как человек и писатель совершенно другого плана, другой сверхзадачи.

Знаете ли вы, что Ольга Семенова – младшая дочь Юлиана Семёнова – создала музей на крымской даче отца в посёлке Оливы?

– Да, она – молодчина, что музей сделала. Вспоминаю, как и её, и старшую дочь Дашу Юлиан Семёнов называл в детстве смешным прозвищем «Кузьма». Не знаю, откуда оно взялось, но мы привыкли к этому обращению. Забавный большой пёс ещё у него был в Крыму, днем сидел на цепи, а ночью его отпускали. Но самое интересное, что огромный псина это делал сам: днём сидел в ошейнике, а ночью сам из него вылезал, бегал и охранял. А под утро сам влезал в ошейник. Я был поражен, тем как Юлиан ещё и на собаку сумел подействовать.

А как вы думаете, почему он так привязался к Форосу?

– Место замечательное. Наверное, там жить лучше, чем в Переделкино. Но мы между собой как-то не обсуждали вопрос, где лучше пишется. Думаю, ему везде хорошо работалось.

То есть он был всемирный человек?

– Да, он размышлял над проблемами мирового масштаба, и вот это было то, что я у него выспрашивал: что на Востоке, что на Западе происходит?

Он начинал с идей и общения в мировом охвате и всю жизнь эти контакты осмыслял. А сейчас контакты переменились, непонятно, какие они и что дальше будет. Ну, и что прикажете делать? Надо Юлиана послушать, почитать, что он думал на этот счёт.

На выпущенном в этом году юбилейном постере есть такие слова Юлиана Семенова: «Я писал свои книги, чтобы люди понимали: нет безысходности, всегда есть выход, только надо надеяться на свои силы и во всем и везде видеть красоту»…

– Я на эти вещи смотрю иначе: выход есть всегда временный. Абсолютного выхода нет и быть не может: никто не знает, откуда мы взялись на этом куске земли! Кто мы, что мы, ничего мы не знаем.

Мы можем предусмотреть что-то на среднюю перспективу, на одно-два поколения: будет война или не будет. А откуда берется само желание устроить войну? Мы же не знаем, откуда это безумие возникает: почему народы сходят с ума и прут на друг друга… Можно ли понять, что дважды произошло у немцев с русскими в двадцатом веке? Зачем, имея Моцарта, Гегеля, Канта, имея Достоевского, Лескова (а именно немцы первые перевели его) и так далее, как это так можно было, чтобы два великих народа уложили несколько десятков миллионов человек!

Я не понимаю, как это так бывает в истории. Вот это всё у Юлиана я и хотел выпытать. А он был человек бодрый и хотел, чтобы другие люди тоже были бодрые и не задавались такими вопросами как я, и не теряли бы мужества.

Сергей САРДЫКО


 Издательский Дом «Новый Взгляд»


Оставьте комментарий

Также в этом номере:

«Евровидение 2011» = ни одного хита
Пушкин, Мирзоев, Суханов – ума палата
По следам драконов
«Свадьба по обмену»: Замуж из вредности
Восемь минут жизни


««« »»»