Джаз начался уже во внутреннем дворике, где мы в поисках шоколадного клуба наткнулись на полуобнаженных манекенщиц, свингующих под модные ритмы своими прелестями между столиками летнего кафе перед разгоряченной толпой прожигателей жизни.
– Вы увидите стеклянный лифт. На нем подниметесь на 3-й этаж. Скажете, на какую фамилию заказано, и вас пустят.
Следуя инструкциям представителя фирмы, пригласившей Эрика Трюффаза в Москву («Для нас это эксперимент, неформат, так сказать, мы джаз не привозим, вот, решили попробовать»), мы попали в шикарный ресторан. Богатство – составляющая часть демократии, подумал я, оглядев заведение, битком набитое новыми русскими вперемешку с бородатыми фэнами джаза. Справедливости ради надо заметить, что интерьер, выдержанный в модернистском стиле с внедрением в него эстетики французского королевского двора времен каких-то там Людовиков, произвел должное впечатление на мой неокрепший разум.
Очень скоро я обнаружил у стойки бара, в самом проходе, самого Трюффаза и его бас-гитариста, которые вяло беседовали с устроителями концерта и периодически прикладывались к рюмке. Вид у маэстро был какой-то растерянно-отрешенный: то ли он уже покурил травки, то ли просто прибалдел от обилия жлобских физиономий, заполнивших клуб. Вот группка бородачей предпенсионного возраста, опознав музыканта, потянулась к нему за автографами. Меня подвели к трубачу, я вручил ему газету со статьей о нем, попутно теряя все вкладыши и программы передач в моей любимой «МП», а заодно и остатки знания английского, и попросил ответить на пару вопросов. Так и не поняв, кто я такой, Трюффаз все же кивнул головой в знак согласия.
– Эрик, в музыке вы часто используете уменьшенный лад, который придумал еще в XIX веке русский композитор Римский-Корсаков. Что вы думаете о нем, а также о других русских композиторах?
– Римский-Корсаков – это гений, – был короткий ответ.
– А кто еще из русских авторов вам нравится?
На несколько секунд музыкант задумался, потом произнес:
– Больше никто.
– Ну, может быть, из современных кто-то?
– Нет, не знаю никого.
– Даже Чекалина не знаете?
– Нет. Извините.
Поняв, что на этом лучше закруглиться, я начал благодарить Эрика за уделенное время, как вдруг он, будто оправдываясь, сказал:
– Я еще русскую живопись люблю.
– Правда? А кто из наших художников вам нравится?
– Шагал.
Все ясно, подумал я. Наверное, видел его росписи на потолке Парижской оперы. Вторично поблагодарив маэстро и взяв его автограф на принесенном с собой пиратском диске, я направился ближе к сцене.
Музыканты вышли совсем незаметно. Все сразу же забулькало, заурчало и засвистело. Концерт начался с первой композиции из последнего альбома, которая повергла бедную, но понимающую часть зала в экстаз. Фанаты Трюффаза, чудом просочившиеся на выступление и рассредоточившиеся по всем углам заведения, резко отключились от окружающего их пафоса, стали дергать головами и руками в такт прифанкованным ритмам, раскачиваться в стороны на медленных медитативных композициях и с воодушевлением аплодировать после удачных импровизаций артистов. Зрители из числа новых русских (за столиками, на человека по 150 долларов) и их спутницы явно не тяжелого поведения воспринимали происходящее со значительными лицами; у кого-то на них читались искренние, но безуспешные попытки врубиться в тот джаз, который не всем меломанам по плечу. Некоторым музыка мешала общаться, и они с раздражением поглядывали на сцену.
Концерт продлился ровно час. Музыканты с блеском, очень вкусно и с бешеным драйвом отыграли свои самые известные композиции как из ранних альбомов, так и из последнего, наиболее высоко отмеченного критиками. Своеобразный саунд группы, созданный, казалось бы, только для студийный работы бессонными ночами, был воспроизведен на сцене максимально знакомо и точно. Это же относилось и к партиям музыкантов, даже в тех местах, где вместо конкретных нот шла лавина случайных шумов, сливающихся в причудливые психоделические образы. Я считал, что этого невозможно добиться, не используя сэмплы. Оказалось – эти французы могут все. Поразила игра клавишника, использовавшего только один инструмент – Rhodes-piano, но заставившего его звучать, благодаря всевозможным приспособлениям, невероятным звуком вплоть до гитарного.
Так же неожиданно, как и в начале вечера, музыканты переместились в пространстве, на этот раз обратно в бар. Они выложились, выглядели уставшими, и я, посчитав нетактичным вновь навязывать им свое общество, счел свою миссию выполненной.
