Владимир Матецкий известен. И его известность многоэтажна. Словно надменные небоскребы жаркого Лос-Анджелеса, где наш столичный композитор Матецкий бывает, пожалуй, чаще, чем, допустим, в Останкино.
На первом, основном этаже его замысловатой известности давно уже обитает София Ротару. Фанаты “крымской певицы союзного масштаба” наверняка знают, что почти все могучие хиты для Ротару написаны именно московским сочинителем Матецким. Как минимум две из этих песен – “Луна, луна” и “Цветы, цветы” (шутка) – вошли в Золотой фонд отечественной эстрады. А некоторые вещички из репертуара Сони Ротару даже возглавили хит-парады скандинавских стран. Кстати, в финской рок-энциклопедии Матецкий представлен всего одной строкой: как автор супер-боевика “Лаванда”. Да, да, трогательная “Лаванда”, этот сладкий гимн усталых домохозяек – тоже творение экс-рокера Матецкого. Задумана эта милая композиция была в уютной квартире другого музыканта – Андрея Вадимовича Макаревича при просмотре западных видеоклипов (секрет).
Тут, между прочим, лестница на другой этаж Володиной известности. Потому что Матецкого многие помнят как тусовщика и музыканта первой, самой монументальной волны советского рок-н-ролла. Все 70-е он играл в знаменитой команде под кокетливым названием “Удачное приобретение”.
Работал он и вместе с поп-легендой Юрием Антоновым, с удачливейшим менеджером от соврока Стасом Наминым.
Однако самый крутой композиторский удар Владимира Матецкого – это написанная в соавторстве с Чернавским супер-песенка “Здравствуй, мальчик Бананан”, ставшая главным музыкальным событием 1983 года и позднее украсившая титры малоизвестной ленты Сергея Соловьева “Асса”.
“Песня – это серьезный товар”, – любит теперь повторять Матецкий. И успех музрекламы Московского вентиляторного завода – доказательство того, что Володя за свои слова отвечает.
Ему, бесспорно, известны законы жанра, в котором он давно и упорно работает. Кроме того, он приятен тем, что отчетливо представляет себе “что есть что” и “кто есть ху”. Да и ориентиры у него, очевидно, запредельные. Потому что еще один этаж Володиной известности – битломания. Среди битломанов СНГ его знают как самого эрудированного и придирчивого. И еще знают, что он в Стокгольме общался с самим Полом Маккартни. А блондинистая Линда Маккартни подарила темноволосой Анне Матецкой свою книгу. Кстати, совершенно случайно выяснилось, что обе дамы – закоренелые вегетарианки.
Следующий этаж известности Матецкого – еще более узок. Или, если хотите, еще более элитарен. Владимир большой знаток авторского права. Массовый зритель-слушатель сделал это открытие после ироничного допроса в “Музыкальном обозе” Ивана Демидова. Бесконечные разборки с ВААПом и изнурительные поездки по Соединенным Штатам вынудили Матецкого освоить не совсем обычный инструмент заключения контрактов. До этого он играл в основном на бас-гитаре и клавишных.
Известен Матецкий и как завсегдатай жюри различных конкурсов. Возможно, потому что заработал себе репутацию неподкупного (как рок-н-ролл) жюриста. А может быть, и по причине своей бытовой симпатичности.
И последний, вернее, самый верхний этаж известности: столичный бомонд. Известность, конечно, сомнительная. Поскольку наш “высший свет” блистает не столько навороченными лимузинами, сколько явно помоечным происхождением. Но, с другой-то стороны, у тех, кто хочет притвориться, что не родился на помойке, есть весьма импозантный маяк. Владимир Матецкий, который запросто мог бы стать усмешливым законодателем мод в московской, с позволения сказать, богеме. Было бы что законодать.
Во всяком случае, автор музыки к кинофильму “Маленькая Вера”, чьи песни исполнили не только “Веселые ребята” и Соня Ротару, но и Элис Купер – один из немногих стильных мужчин в нашей музыкальной тусовке.
Впрочем… Матецкий известен не только, повторюсь, тем, что умеет одеваться.
Он известен многоэтажно.
Другое дело, что известность и популярность суть разные вещи. Но это, само собой, тема для совсем другого разговора…
Кстати, недавно Володе исполнилось 40.
Е.Д.
- Володя, в народе вас знают и воспринимают исключительно как популярного советского композитора-песенника. Но, насколько я понимаю, это не единственная сторона вашей жизни?
- Нет, не единственная. Я хочу сразу сделать маленькое отступление. Вообще во всех творческих делах – будь то книги, музыка, песни – присутствует такой элемент, как везение. А на эстраде, по отношению к песне, это называют шлягерностью. То есть иногда по воле человека, иногда против воли, то или иное произведение становится шлягером, часто даже неожиданно для самого автора. У меня так произошло с песней “Лаванда”. В 86-м году я на телевидении через редактора, которая делала новогодний “Огонек”, познакомился с Софией Ротару. Точнее, меня попросили написать специально для нее песню, и не просто песню, а чтобы это была песня-дуэт с Яаком Йоалой. То есть это была заказная работа, и я принялся сочинять, причем отнесся к этому весьма серьезно. А параллельно в тот же “Огонек” шла моя песня с “Веселыми ребятами”, они были тогда таким примодненным коллективом, Буйнов там работал, а с Буйновым я дружу давно, он мой приятель. И вот мы сделали песенку смешную, очень простенькую, “Автомобили”. Идут съемки, а “Огонек” тогда снимали не как в последний раз – прямо в новогоднюю ночь, – а за два месяца, и мне сообщают с телевидения (а время тогда было довольно жесткое, существовали определенные квоты, а я ведь еще и не член Союза композиторов), что может быть только одна моя песня, так что, мол, выбирай, какая: “Автомобили” или “Лаванда”. Ну я, конечно, “Автомобили” выбрал – ребята же мои друзья, а с Ротару я только познакомился. Ну а в результате в “Огоньке” прошла все-таки “Лаванда”, и мне потом знакомые, коллеги звонили и говорили: “Ну, это будет шлягер!” – и они не ошиблись. Хотя, я честно скажу, когда эта песня делалась, у меня ощущения, что она будет хитом, не было. Ну и после этого началась моя дружба с Ротару. Так что это судьба!
А возвращаясь к самому вопросу – конечно, параллельно я что-то всегда делал и делаю. Я пишу музыку к фильмам, делаю рекламу, пишу специально для иностранных исполнителей. Могу назвать некоторые свои работы: музыка в фильме “Маленькая Вера”, реклама “Обращайтесь на Московский вентиляторный завод”, реклама “Ортекса” с Титомиром. Мои песни записали Элис Купер, Игги Поп, Эни Мюррей.
У меня вообще судьба такая: я москвич, из хорошей семьи, у меня высшее техническое образование, и я из одного поколения со Стасом Наминым, Макаревичем, Крисом Кельми, Лосевым, Ситковецким. Мы вместе росли, учились в разных институтах, все потом начинали играть в группах, потому что увлечение музыкой было повальное. Ведь что тогда было, как говорят иностранцы, super cool, самое модное? Не было ни “Макдоналдса”, ни дискотек, а были так называемые сейшены. Наша группа в МГУ играла сотни раз, каждую неделю там эти сейшены были, и мы были очень популярны. Я был бас-гитаристом и носил длинные волосы… и все такое. Был довольно известной личностью в узких кругах. Так что во мне после успеха с Ротару как бы две составные части образовались, и те, с кем я рос в Москве и с кем общался на тех еще тусовках, они знают и мою ту рокерскую часть. Ну а весь остальной Союз знает меня как композитора, который для Сони Ротару песни пишет.
- А вот к этой эстрадной своей части вы относитесь как к искусству или, грубо говоря, как к деланию денег?
- Если ты пишешь песни для попсового рынка – ты должен писать так, чтобы люди слушали эти песни. Многие боятся таких понятий, как коммерческое, популярное… Я считаю, что не бывает ничего некоммерческого. Ведь если ты садишься писать – ты хочешь, чтобы это читали, или слушали, или обратили внимание. А значит, включаешься в коммерческий круг. Честно говоря, на песнях сейчас много денег не заработаешь. В принципе я могу применить свои силы гораздо более эффективно: пойду, например, работать на какую-нибудь иностранную фирму и не нужно будет писать музыку. Оклад в валюте. Я ведь английский неплохо знаю, образование есть.
Другой вопрос, как параллелятся песни, которые я здесь пишу для нашей эстрады, с песнями, которые идут на Запад. Как улеглось у меня в голове, что я пишу одновременно и для Ротару и для Элиса Купера? На самом деле нормально. Это со стороны, может, кажется: “Да не может быть, “Лаванда” – это же так просто, а вот Bon Jovi – это да!”
- А сам уровень профессиональный, подход к песням для Ротару и к песням для Купера, он разный?
- Нет, принцип один и тот же. Просто существует форматирование: белый костюм сам по себе вещь неплохая, но на похоронах он выглядит идиотски. Песня для Элиса Купера – она клевая, но она не лучше объективно песни для Ротару. Везде своя специфика, и, кстати, есть рынки, где наша музыка совпадает. Например, все мои песни, которые я выпустил здесь, в Финляндии исполняются очень многими артистами. “Луна, луна” даже хитом стала! Там с одной стороны существует международный рынок, и они пользуются Майклом Джексоном, Эм-Си Хаммером в полном объеме, но у них еще есть оберегаемый, отгороженный забором из всяческих квот собственный музыкальный рынок, основой которого служат свой язык и свои музыкальные традиции.
У меня подход такой: в той эстраде, которую мы называли советской, есть свой кайф. Ты послушай, скажем, Майю Кристалинскую – эти интонации, эти жесты, это – целый мир, в этом что-то есть. И я хочу, чтобы эта музыка, эти песни остались. Не оттого, что я здесь кормлюсь, просто это часть нашей музыкальной культуры.
- В этой ситуации интересно, что те, с кем вы выросли, Макаревич там и другие, они не раздвоились, как вы, а просто ушли в рок.
- Ой ли? А аккомпанирование той же Ротару, а участие в сомнительных кинопроектах Стефановича? Это тоже рок? Тогда получается, что “Караван любви” Ротару – это крутой рок. Только не подумайте, что я против Макаревича. Я против ярлыков. Кстати, мне было забавно узнать, что Кормухина – это рок-певица. Тогда Ротару – это тоже рок. Да и кто здесь будет определять жанры? Критики, кто? Я просто не знаю таких людей! Поэтому все эти деления на рок и попсу – это смешно. И там, и там есть хорошее, и есть лажа. Понимаешь?
- Понятно. Давайте теперь поговорим о “Битлз” и обо всем, что связано с ними в вашей жизни. Эта любовь идет из детства, осталась от того времени, когда плакатами стенки завешивали, песни наизусть все знали, то есть то, что называется фанатели?
- Ты знаешь, я никогда не фанател по-настоящему, я для этого слишком рациональный человек. У меня было другое. Было любопытство: в 60-е годы в стране, а я еще в школе учился, была своеобразная атмосфера, в которой постоянно присутствовал эффект “запретного плода”. И я был частью всего этого – ловили “Би-Би-Си” и “Голос Америки”, слушали музыку, первые магнитофоны появились, можно было переписывать пластинки, как-то переносить информацию. Часть вторая – слова песен, о чем поют. Ходили страшные легенды, например, говорили, что песня “Michelle” – это “Битлз” хоронят свою девушку, для людей это очень много значило. И я помню, какой для меня был шок, когда я давным-давно познакомился со студентом-американцем, который мне сказал, что он поклонник Элтона Джона. Я обрадовался, говорю: “Вот помнишь, на такой-то пластинке вторая вещь…” А он: “Да я не помню”. То есть он такой был поклонник: ткнет кассету – кто? Элтон Джон? – и нормально. Для меня это все было гораздо серьезнее. Потом еще один важный момент был: внешние атрибуты. Началось отращивание волос. За это гоняли, стригли, помню, был мерзавец учитель у нас, физкультурник, мрачная личность – заслуженный учитель, меня все пытался отловить, постричь… Танцы тоже всегда были важным аспектом: в пионерлагере запрещали нам твист и шейк танцевать, родителям на работу письма слали…
Поэтому, конечно, когда произошла моя встреча с Маккартни, это для меня было событие. А история встречи такова: несколько лет назад в Союз приехал его помощник Ричард по поводу выпуска пластинки “Back in the USSR” – “Снова в СССР”. Мы с ним случайно познакомились, я его водил тут на концерты, на дне рождения были у приятеля, в общем, образовались какие-то отношения. И тут я по делам своим музыкальным был в Стокгольме с женой. И в этот момент начинался большой World Tour Маккартни, он выступал на стокгольмском стадионе. Я нашел по справочнику гостиницу, где они живут, созвонился, оставил message, Ричард мне перезвонил и говорит: “Я рад, что ты здесь, приходи с женой за кулисы пораньше”. Мы приехали, и он меня провел к Маккартни одного, а жена с нашим другом шведом пошли в зал. Мы зашли к Маккартни, он сидел с Линдой…
- Когда вы его увидели в первый момент, у вас что-то затрепетало внутри?
- Конечно, я был взволнован, не скрою. Но первое ощущение было – Боже мой, какой он старый! Ему создали образ, который в западной печати называют “baby face”, то есть “с детским лицом”. Пол всегда looks good, всегда улыбается. А вблизи все не совсем так, и видно, сколько ему лет. А второе впечатление, вернее, и первое и второе вместе, это что его голос узнаваем. Бывает, что артисты говорят, например, низко, а поют каким-то приемом высоко, как Пресняков. А Маккартни нет, он узнаваем.
Он был очень дружелюбен, поразил меня тем, что был хорошо информирован обо всех наших политических событиях. На всех фотографиях он такой беззаботный, положительный, а в жизни, как мне показалось, это жесткий, цепкий человек, чувствуется деловая хватка. Он подарил мне пластинки, подписал, поговорили о музыкальных делах. Я, понимая ситуацию и, как потом выяснилось, правильно понимая, на тему “Битлз” никаких вопросов не задавал, потому что, конечно, ему это все оскомину набило. О живописи поговорили – он собирает Магритта, Де Кюнига.
- После того, как вы познакомились с Маккартни, увидели его в жизни, вам не захотелось как-то, может быть, переоценить его роль в распаде “Битлз”?
- Мне кажется, все в жизни имеет начало и конец, и “Битлз” не исключение. В этом трагизм, и в этом жизнь. Такая объективная причина: ОНО перестало происходить. Понимаешь, ведь сила группы была не в отдельных талантливых музыкантах, а во взаимодействии людей. Все, кто играл в группах когда-то, с этим сталкивались. Я когда играл, в группе были не во всем уживающиеся, разные люди, но… это как химическая реакция, как магия. Или есть, или нет. А то, что есть, кончается. Поэтому misunderstanding миллионов и миллионов поклонников был в том, что они хотели еще и еще этого “НЕЧТО” под названием “Битлз”, а его уже не могло быть.
- Ну хорошо, вернемся от Маккартни к советской эстраде. По нашим эстрадным меркам ваша карьера складывалась удачно?
- Я не жалуюсь, хотя чувствую, что могло бы быть и более удачно. Просто существуют какие-то качества личные, которые мне вредят, а может быть, и помогают. Во-первых, я очень скромный был всегда человек, сейчас с годами, может быть, к счастью, это прошло частично, но это было. Я не так лез всегда, хотя на самом деле я понимал, что в правила игры входит определенное поведение, но иной раз мне просто хотелось быть в тени. Может, это и вредило моей карьере. Кроме всего прочего, я не такой тщеславный человек.
- Что происходит сейчас с музыкой СНГ?
- В нашей музыке сейчас происходит непростая вещь: приоткрылась форточка на Запад, скоро будет открыто окно. Я чувствую определенную ответственность, поскольку знаю, ездя в такие страны, как Франция, Финляндия, что надо оберегать наш музыкальный рынок. Открывается окно, сюда приходит американская музыка – и всех сдунет в один момент. Тут будет не до смеха. И это ведь не только в музыке, это коснется всех – тебя, Додолева, Матецкого. Вот представь, здесь начинают издавать какую-нибудь “Дейли ньюс” на той бумаге, с той печатью, без ошибок…
- Ну мы-то, понятно, пропадем. А вы-то, может быть, достигли той высоты, когда можно себе позволить жить прошлым? Как Пугачева может сейчас жить старыми песнями.
- Вы-то как раз не пропадете, а будете работать в “Дейли ньюс”, в отделе “Новости из совка”. Что касается Пугачевой – я бы не сказал, что и она может жить на прошлом. Так было раньше, когда ты что-то делал, получал награды за это и почивал всю жизнь на лаврах. На Западе не очень-то проживешь на прошлых заслугах, и провалившиеся звезды, провалившиеся пластинки мгновенно вылетают с круга. И завтра так будет в этой стране. Скажи мне, будет Алла собирать дворцы спорта завтра? Сегодня, наверное, будет, а завтра – никто не знает. И она, как человек умный и цепкий, это понимает. Что касается ее – она всегда поддерживает огонь в костре.
- Скажите, Володя, а вы человек тусовки? Вы любите эти несколько скандального оттенка бомондные собрания?
- Понимаешь, это вопрос неоднозначный. Мне интересны люди. Мне интересны интересные люди.
- Таких много на этих тусовках?
- Вообще говоря, я уже нахожусь в ситуации, когда я могу себе позволить общаться с тем, с кем хочу общаться.
- Вы меня совершенно поразили, когда сказали, что так рано встаете, в девять, даже раньше. Существует такой стереотип, что творческие люди…
- Я же говорю, я во многом исключение.
- Много пьют, долго спят…
- Я не курю и мало пью.
- А какая у вас машина?
- Хорошая. Но, может, об этом не стоит писать… Меня пытались несколько раз затащить сняться из окна моей машины. Я считаю это моветоном. У меня свое отношение к этому, и такие вещи я считаю просто смешными. Это все от комплексов.
- Развейте, пожалуйста, любимый миф советского народа о том, что вы – муж Софии Ротару. Скажите раз и навсегда: муж или не муж?
- Вот я и развею. Я – муж Софии Ротару (шутка).
- А тогда расскажите про семью. Я уже несколько раз слышала от разных людей, что у вас красавица-жена.
- И не только красавица.
- А чем она занимается?
- Она с ребенком занимается, не работает.
- Маленький совсем?
- Пять лет, дочка.
- А от первого брака у вас нет детей?
- Нет. С первой женой мы развелись в 83-м году, а со второй живем уже шесть лет. Жену зовут Аня, а дочку Маша.
- Скажите, вы можете себе позволить роскошь дружеских отношений со своими коллегами?
- Конечно, я со многими ребятами дружу, многие мне симпатичны.
- Ходят слухи о том, что вы друзья с Макаревичем?
- С Макаревичем меня связывает очень давнишнее знакомство, дружба. Раньше мы жили недалеко друг от друга: я – на Гоголевском бульваре, а он – в районе Волхонки. Он чуть моложе меня, я помню его еще с детских лет. Потом были наши первые группы… В последнее время мы мало видимся, просто я занят, он занят, на гастроли ездит, как все люди, мы работаем. У меня к нему очень особое отношение. Как бы точнее выразиться… я, может быть, хотел бы что-то посоветовать ему по жизни, помочь, но… О каких-то вещах мы говорим, о каких-то нет, был период, когда мы больше общались. Он, разумеется, не воспринимает меня только как композитора-песенника, потому что хорошо меня знает. Я не воспринимаю его как рок-звезду. По той же причине.
- Расскажите, пожалуйста, как у вас происходит процесс написания песни, некоторые сочиняют музыку, скажем, во сне, а как это у вас получается?
- Как сказал про меня один очень известный американский композитор, he’s good in titles, я хорош сочинением, придумыванием названия песни, основной концепции. Я хорош этим и здесь и на Западе. То есть придумываю ход основной, строчку, “сцепку” слов музыкой и от этого уже иду. Я всегда так сочиняю. Потом остается, как говорят в Америке, to fill the gaps, заполнить промежутки. И мне в этом очень помогает мой постоянный соавтор – Михаил Шабров. Например, берем какую-нибудь строчку, я не знаю, “в вазе цветы”, но не просто строчку, а в соединении с музыкой, “в ва-а-зе-е цветы-ы”. Была бы гитара, я бы тебе показал сейчас, как это делается. Только вот “в вазе цветы” – это еще не придумка. Название еще придумать надо.
Знаешь, что в Америке меня больше всего поразило, когда я общался с самыми крутыми композиторами? Большинство из них не умеет играть на инструментах как следует. Они все делают очень функционально: три-четыре аккорда и придумывают песню, т.е. играют на инструменте, чтобы сочинять, и делают это очень хорошо.
Я за границей видел, какой психологический прессинг испытывают композиторы, которым НАДО написать в срок (а там ведь все связано со сроками, это тебе не Советский Союз), материал на целый альбом. И ведь это НАДО существует на фоне полного, казалось бы, благосостояния. Нам не понять, какие стимулы их заставляют это делать. Тот, кто пишет там песни, делает это с утра до вечера. Вообще они по-другому работают, как бешеные просто, начиная от секретарш и инженеров и кончая музыкантами и директорами компаний. Или спят в коробках под мостом, выкинутые из жизни. Но это уже другая тема.
- У вас есть какая-нибудь мечта?
- Я очень хочу, чтобы дочка у меня была счастлива, чтобы она образование хорошее получила. Обычные, в сущности, человеческие моменты.
- Ваша жизнь удалась?
- Гневиться на судьбу мне не приходится. Хотя все относительно, конечно. У меня одно качество есть, очень полезное, – я не завистлив. Господь избавил. Некоторые люди с этим живут, мучаются и ничего не могут сделать.
- А вы суеверны?
- Знаешь, я не люблю гаданий. Потому что даже если ты не веришь в них, это угнетает твою жизнь. Судьбу нельзя испытывать, надо просто стараться быть лучше. В каждом из нас есть отрицательные качества, во мне, например, много рефлексирования. А с другой стороны, бесчувственное бревно ведь не может написать хорошую песню. Конечно, у людей творческих все бывает сложно, бывает по-разному и не бывает однозначно. Но мне кажется, и это не комплимент себе, что я все-таки, кроме всего, неплохой человек. Это правда.
Ольга ВОЛКОВА.
Фото Сергея БОРИСОВА.
