Люди, глядя на его картины и читая его книги, хохочут гомерически и плачут светлыми слезами.
Восемнадцать лет спустя, уже в качестве гражданина для многих вожделенной Америки, он приехал в Россию на две недели – и остался на четыре года.
Стал работать: как писатель и как режиссер.
Он говорит: там мне скучно, а здесь, хоть и бардак на всяком шагу, лучше.
– Откуда эта страсть мешать клоунаду с горькими слезами, комическое с ужасным?
– Я не готов сейчас к кованым ответам, но одним наблюдением поделюсь: “ножницы” между тем, как человек живет, и тем, как он мог бы жить, становятся все более… ну, не знаю… курьезными. Наш век по “жанру” – век трагифарса, буффонады вперемешку с болезненными коллизиями, век гротеска и карикатуры.
– Ваш “Благотворительный бал” – лучшая иллюстрация к сказанному. Эта картина какая по счету?
– Тринадцатая, но я был режиссером только шести своих фильмов.
– В “Бале” солирует несколько неожиданный Леонид Филатов, играющий человека со сложным духовным составом, изводимого рефлексией и изведенного ею вконец. Но в финале, у “разбитого корыта”, этот весьма чувствительной душевной организации человек у вас пляшет, как истый гаер. Даже в этой ситуации вы видите гротескное.
– Филатов, по-моему, еще никогда не был таким, каким показан в нашей работе, – без знаменитого своего негативного обаяния. Сломленный, разбитый, по временам даже чепуховый.
Филатов сам пришел ко мне, прознав про мой замысел, и сказал, что откажется от двух ролей, которые ему на тот момент предлагались, если я соглашусь занять его у себя…
– Вы можете рассказать о себе случай, чтоб был и забавный, и показательный?
– Я лучше расскажу вам и смешное, и вгоняющее в тоску про двух нежданно спевшихся типусов, в недавнем прошлом ярых антагонистов. Это, я считаю, самая показательная история для страны, где творится сущий бедлам и царит смута.
Вы знаете, что жулик Рудинштейн в Комитете по охране интеллектуальной собственности греет бок Мысловскому, тому самому стражу правопорядка, что упекал его в каменный мешок? Жизнь изощреннее богатства фантазии!
– Я догадываюсь, почему вы так эмоционально это воспринимаете…
– Так об этом уже все знают! О моем иске к Рудинштейну и о том, что я выиграл процесс у этого проходимца.
–Вы сами числите себя состоятельным человеком?
– Это уж с какой колокольни… У меня регулярно выходят книги, их в активе уже тринадцать, у меня девяносто пять изданий, до конца года предполагается “округление счета”… Потом я совершенно неприхотливый в бытовом смысле человек. Мое окружение аккуратно делится недоумением на сей предмет. Я лишь посмеиваюсь в ответ: я живал и в “хилтонах” всяких, в роскошных апартаментах, и в “хижинах дядюшки Тома” – мне все едино, есть необходимый минимум удобств, и ладно.
– Вы производите впечатление очень коммуникабельного и очень миролюбивого человека…
– Я человек даже чрезмерно открытый и легковерный, и, конечно, мне это не всегда на пользу. Но впечатление, будто я исповедую толстовское непротивление, ошибочно, я совершенно не толстовец, и если надо, дерусь до последнего, бью что есть мочи.
– Кем из коллег восхищаетесь или просто по-доброму завидуете кому, а кого, быть может, недолюбливаете?
– Я очень высоко ставил Распутина с его сочной и мощной прозой, но Бог мой, что с ним стало?! Великолепный писатель, презрев Божье предназначение, занялся кликушеством и из редчайшего мастера слова обратился в одного из дюжинных крикунов. Слава русака-правдолюбца стала его мотором, а несуразнейшие идеи – бензином. Я, учтите, говорю на серьезе – связываю эту пренеприятную метаморфозу с той криминальной историей, когда Распутину проломили… когда ему повредили какой-то центр, какой-то аппарат, какой-то механизм в голове, и он стал тем, кем стал. Я верю, что здесь есть связь, ибо не мог, не мог, не мог нормальный человек в одночасье так “переродиться”! Что-то здесь с головой.
Меня потрясали ранние вещи Белова – а что теперь? Не о чем говорить. А мои учителя – Чехов и Бунин.
– Почему ваша семья не вернулась с вами в Россию?
– Мы уезжали весной 1971 года вместе с супругой и одиннадцатилетней дочерью. Но как большинство эмигрантских семей, проверки на прочность мы не прошли… Увы… Сейчас бывшая половина работает диктором на “Голосе Израиля”, дочь переводчица в Париже, сын, он родился там, в эмиграции, сейчас служит в израильской армии, ему двадцать… А ваш покорный – гражданин США.
– Правильно я вас понял: вы пока не собираетесь принимать российское гражданство?
– Да, пока колеблюсь, все здесь держится на честном слове, на живой нитке, а я уже не в первой молодости.
– Я слышал вполуха о вашем проекте под названием “Господи, Кто ж Я?” Вы не против…
–… Ну отчего же? Это документальное полотно, на восемьдесят и даже более процентов автобиографическое. Чтобы понять такой вопль души, надо знать, через что Севела прошел. Не вдаваясь сейчас в подробности, замечу, что прошел он через обвинения трех разных государств в шпионаже, “переработал” он, горемыка, во всех центральных разведках мира, во какая честь!
И все потому, что я ни под чью дудку не желал плясать, а был сам по себе, добиваясь всюду только одного – возможности свободно мыслить и свободно и независимо писать.
– Вы довольны тем, как все у вас сложилось?
– А чего это вы со мной в такой тональности говорите, будто не сегодня-завтра мне отходную споют?! Готов голову прозакладывать, что по части “громадья планов” я вас, молодых, забью. Я буду снимать, я буду писать, и хотя это сопряжено с огромными трудностями, а тут – так просто или несуразные трудности, или просто гнусная низкопробность. Тот самый случай, когда два одесских ухаря Сергей Сенин и Андрей Борцов – два мудака, два педераста – украли моего “Попугая, говорящего на идиш”, составили на нем имя и сколотили капиталец – и в ус не дуют! У Рудинштейна достойная смена, коей несть числа… Но я все равно буду. И работать буду, выкладываясь полностью, душой и сердцем, ибо заменителей этому нет!
Это я вам говорю, Севела.
Отар КУШАНАШВИЛИ.
