Мой собеседник был не расположен к разговору: мол, времени нет, дел невпроворот, со студентами репетировать надо… И все же мы решили попробовать.
– Сегодня, пожалуй, главные представления разворачиваются не на театральных подмостках, а на улицах. Почему вас, Лев Константинович, никогда не видно на митингах, манифестациях?
– Не хочу участвовать в этом. До чего мы дошли? Нонна Мордюкова, замечательная артистка и замечательная женщина, на сцене Дома кино плачет, вспоминая ту человеческую солидарность, которая была во время войны. Зиновия Гердта, фронтовика, хватают за грудки и кричат ему: Ельцин продался жидам… А он в ответ: посмотрите на меня, я еврей… Не хочу я участвовать в этой мерзкой свалке, выслушивать оскорбления… К тому же на митингах мы призывали к одному, а политики за нашей спиной принимают совершенно другие решения. Мне это уже надоело. И потом, по-моему, проявляется патриотизм не в горлопанстве, а в том, чтобы вкалывать и честно делать свое дело.
– Неужели вы верите, что вам удается остаться вне политики?
– Я думаю, у нас сейчас ни один человек не может быть вне политики. И тем более актер, лицедей. Скажем, принято решение о контроле Верховного Совета над телевидением и радио. Я вынужден этому противостоять, ибо не могу допустить, чтобы, как в старые времена, к нам в театр приходили полуграмотные люди в черных костюмах и диктовали, что надо делать. Да я тогда вообще уйду из театра.
– Вот вы упомянули о былой цензуре. А как относитесь к тому, что сегодня сняты любые запреты и табу. Каждый волен снимать, что хочет, ставить, что хочет. Но ведь не всем хватает такта, вкуса, культуры…
– Я все же рад, что мы наконец обрели в творчестве ощущение свободы. А если кто-то соглашается снять пошлость или в этом деле участвовать – это их дело. Я, например, отказался от одного сценария, хотя сулили большие деньги. Сейчас же мне предлагают снять фильм по Лескову. Классика! Я знаю спонсора, который дает на это деньги. Он – банкир. Кроме благодарности к этому человеку, я ничего не могу испытывать.
– Вы актер с многолетним стажем. Ответьте: что для вас кино и что – театр?
– Театр – это лаборатория, творческая мастерская. Кино – популярность, а в последнее время еще и заработок.
– Чтобы вести материально обеспеченную жизнь, многие наши актеры соглашаются сегодня на любые зарубежные съемки и участие в международных театральных постановках. А вы?
– Почему не гастролировать, если есть такие возможности? Но я за границу езжу редко. За последнее время побывал только в Израиле. Это были такие маленькие-маленькие гастроли. Я и туда не рвался, даже отказывался, зная, какое там количество наших гастролеров. Но меня уговорили. Принимали нас очень хорошо. Хотя не могу похвастаться, что у нас были сплошные аншлаги. Не случилось там со мной и дикого финансового обогащения.
– Вы себя к какому поколению людей вашей профессии относите?
– У нас существует прямо-таки болезнь: делить всех и вся на поколения. “Шестидесятники”, “семидесятники”… А к какому поколению тогда отнести Пушкина? Ко времени Пушкина, потому что он творил в свое время… И моих любимых писателей – Битова, Искандера, Окуджаву – я бы тоже ни к какому поколению не причислял. Представляете, до чего можно дойти: эти писатели, скажем, весенние, те осенние, а есть еще зимние. Зимних читать не будем, потому что очень холодно. Шучу.
И актеров я бы тоже на поколения не делил. Просто есть актеры хорошие, средние и плохие.
– Кстати, о писателях. Вы, кажется, сами неплохо владеете пером?
– Да нет! Ну, к примеру, лежу на пляже. Сидит в голове хреновина с морковиной. Хватаю ручку и начинаю записывать. Получились “Грустный рассказ” и “Веселый рассказ” – госпитальные истории военного времени, когда я мальчишкой помогал в медсанбатах.
А знаете, где меня впервые опубликовали? В Нью-Йорке. В газете “Новое русское слово”. Зато гонорар получил в Москве. Какой, не скажу. Не потому что большой, наоборот, маленький. Я бы сказал, условный…
Уже после я написал о том, как встречался с Молотовым, Ворошиловым, Хрущевым… К слову, недавно сыграл Микояна в картине “Серые волки”.
– За время работы в кино и театре вам ни разу не изменила популярность. А она, в свою очередь, не изменила ли вашу душу?
– Я не в том возрасте, чтобы быть обуреваемым тщеславием. Просто работа у меня такая – быть на виду. Меня, например, часто штрейкбрехером называют. Это потому, что я себе цену назвать не могу. Меня на концерт приглашают и спрашивают: “Ну, сколько вы стоите, Лев Константинович?” А я не знаю, что сказать. Стыдно как-то самому себе цену называть. Хотя новые условия жизни, казалось, должны были бы мой подход изменить.
А насчет популярности… Иногда это даже помогает. Штрафы с меня ГАИ не всегда берет. Прощают…
– Часто правила нарушаете?
– Чего греха таить, бывает. Со мной второй раз никто не ездит.
…У меня машина, кстати, взорвалась. Нет, не потому, что на меня покушение было, – от старости. И вдруг на премьере “Леса” прямо на сцену вышли три брата, коммерсанты, и подарили мне новенькие “Жигули”. Оказалось, их фирма признала меня лучшим актером года. Я после этого начал в чудеса верить, в разных там волшебников и волшебниц.
– У вас фамилия очень известная…
– Родословная Дуровых занимает шестую часть геральдической книги России. Среди моих предков восемь стольников Петра, кавалер-девица Надежда Дурова…
А руководитель театра зверей Наталья Дурова – моя двоюродная сестра.
– Если говорить о семейных традициях…
– Как таковых их, наверное, сегодня уже нет. Впрочем, однажды имя нашего дедушки в одной газете попытались смешать с грязью. Напечатали какие-то непонятные мемуары, в которых рассказывалось о его любовных похождениях. Мы такое этой редакции устроили! На что не пойдешь ради дедушки-то…
– И на дуэль смогли бы вызвать?
– А что? Я дуэли не боюсь. Я дважды на дуэль вызывал. И даже на место встречи приезжал. Но не поднимаются в наш век перчатки…
Елена ТОЛМАЧЕВА.
