СТРАХ. И КОЕ-ЧТО ЕЩЕ

Глупо сейчас ругать Лимонова. Еще глупее его защищать. Отказавшись от прокурорского гнева и адвокатского пафоса, можно констатировать: ситуация, сложившаяся вокруг имени Лимонова и его самого в России, ненормальна. Если не сказать больше – патологична. Причины, по которым к Лимонову невозможно относиться спокойно (безразлично), таятся, похоже, не столько в его текстах, сколько в его личности. Но почему страсти, бушующие вокруг жизни и творчества этого “маленького сверхчеловека русской литературы” (как назвал его автобиографического во многом героя, незабвенного Эдичку, Виктор Малухин), достигают такого накала? Почему его оппоненты обрушиваются на него с такой животной ненавистью и злобой? Вот именно – животной! О, тут просто бездна фрейдистских комплексов, главный из которых – страх. СТРАХ!

Лимонова ненавидят, потому что боятся, ведь он так не похож ни на кого из многотысячной армии советских писателей, разгосударствленных ныне и лишенных кормушки, озлобленных и жалких, беспомощных и бездарных. Конечно, знаменитые лимоновские мускулы сильно преувеличены в глазах его трусливых ненавистников (у страха глаза велики!), точно так же, как преувеличен и сам ОБРАЗ этого писателя-фронтовика (на фото в “МН” ретушеры как бы “невзначай” пририсовали ему кирзовые сапоги к джинсам “Ливайс-550”).

Так, на пресс-конференции по поводу выдвижения кандидатов на премию Букера за лучший роман на русском языке (Лимонова в списке, естественно, не было. Не заслужил – ведет себя плохо!) знакомый критик спросил меня: “Слушай, а что это за мужик, с которым ты все время разговаривал?” – “Лимонов”, – отвечаю. “Лимонов?!” – На его лице можно было прочесть и радость, и разочарование, ибо человек этот, видимо, представлялся критику былинным богатырем, косая сажень в плечах, Рэмбо и Рокки в одном лице, как Ленин – несознательному крестьянину в фильме “Человек с ружьем”. Это – что касается образа, имиджа Лимонова.

Если говорить о ненависти, то ее животные, физиологические проявления наиболее ярки и выразительны на бытовом, житейском уровне. На фуршете, состоявшемся после Букеровской пресс-конференции, член редколлегии “Литературной газеты”, критик Игорь Золотусский, приглашенный к нашему столу, брезгливо поморщился: “Из этих бокалов, наверное, ЛИМОНОВ ПИЛ?!” – и гордо удалился. Предполагалось, видимо, что, выпив из одного с врагом стакана, критик подцепит и СПИД, и что-нибудь похлеще – его убеждения, например. (Так, в конце прошлого века в России ходили страшные слухи о бытовом сифилисе, единственным спасением от которого считался мышьяк. Мышьяком даже самые “образованные” умы злоупотребляли настолько, что посыпали им постельное белье. Именно из-за этого, а не от бытового сифилиса умер мнительный философ Владимир Соловьев).

Золотусский прав: спасти от Лимонова и его идеологии может только такая сугубая бдительность. А в бдительности преуспели многие. В 51-м номере “Столицы” за 1992 г. я опубликовал статью “Блеск и нищета “американской публицистики”, которая была ответом на пасквиль американского публициста Льва Наврозова “Сказка о гадком (русском) утенке на лебедином Западе” (“Известия” – I.I0.1992) о Лимонове. Не прошло и месяца, как на имя главного редактора “Столицы” Андрея Мальгина пришел ответ: “Грядущий партхам в переходный период”, где бдительный Левушка Наврозов разоблачил крутой гэбэшный заговор с целью похищения Иосифа Бродского и последующего битья морды нобелевскому лауреату и национальному поэту Америки. Практическое осуществление этой беспрецедентной акции, согласно Наврозову, доверено самым отпетым – мне и Лимонову. Опус заканчивается пафосом: “Пока что и в России Могутин может читать Лимонова, а Лимонов Могутина, скажем, в журнале под названием “Половая жизнь Лимонова без комплексов”. Или – “Вперед к сталинизму без амбиций!” Но нет! В Могутине “говорит голос читателя”, читателя вообще, народа: все 100% населения должны читать только Могутина, Лимонова и других лиц по их выбору. А остальным – в морду! Что ж, текст Могутина – свидетельство в пользу того, что сталинизм вернется. Но вопрос еще в том, кто кому даст в морду с полной для себя безопасностью: Могутин Лимонову или Лимонов Могутину”.

Вот такую страшную картину живописал матерый американский публицист Лева. Вот что бы произошло, кабы не его беспримерная бдительность! Сплошное битье морд! Страх и животная ненависть обнаруживаются в каждой строчке наврозовских сочинений, написанных, как правило, в жанре пасквиля или доноса. Но его донос еще не доведен до логического конца, как у Павла Гутионтова в заметке “Откуда дровишки?”: “Любому нормальному человеку было совершенно очевидно (во стиль! – Я.М.), что если та же прокуратура хоть сколько-нибудь чтит законы, на страже которых вроде бы стоит, она ОБЯЗАНА (выделено в тексте. – Я.М.) возбудить дело по факту публикации парижского писателя в российской газете”. Там – мордобой, здесь – прокуратура, в обоих случаях – бдительность “потенциальных сифилитиков”, животный страх и физиологическая ненависть.

Я вспоминаю подготовку Конгресса демократической интеллигенции, в которой я поучаствовал благодаря стечению обстоятельств (вернее – по их вине). В милой и доверительной беседе, невольным свидетелем которой я стал, принимали участие Андрей Семенов (Черкизов), нынешний генеральный директор Российского агентства интеллектуальной собственности (РАИС), и заместитель министра печати и информации РФ Валентин Оскоцкий, один из руководителей одного из демократических союзов писателей, Алла Гербер, известная своей замечательной бдительностью по отношению к любым проявлениям антисемитизма в России, и кто-то еще. “Мы должны дать понять Ельцину, что наша интеллигенция готова отдаться ему, если он сам об этом попросит. Вот Горбачев – тот умел разговаривать с интеллигенцией!” – с чувством объяснял Черкизов (Семенов). По выражению его лица можно было понять, что он готов отдаться любому, кто его об этом попросит.

Разговор был живой. Бесстрашно высказывались Оскоцкий и Гербер. Я наблюдал неподдельный демократический задор. Неожиданно речь зашла о Лимонове. Выражения лиц изменились, задор исчез. “А вы знаете, кто это? – спросил Семенов-Черкизов, показывая на меня. – Да это лучший друг Лимонова!” С Оскоцким случился приступ, он обмяк в своем кресле и мог только бессмысленно вращать выпученными глазами. В который раз я имел возможность наблюдать этот страх, переходящий в ненависть, и эту ненависть, переходящую в страх. Они сразу поняли, что сказали слишком много в моем присутствии и – случись что – лимоновская расправа с ними будет коротка и жестока. Вот что значит – “человек с ружьем”, вот что значит – имидж писателя-фронтовика, придуманный ими самими образ Рэмбо и Рокки в одном лице, в кирзовых сапогах поверх 550-го “Ливайса”.

Оскоцкому-то было чего бояться. Его бездарный фельетон-пасквиль-донос о Лимонове в “Совершенно секретно” (№8, 1991) “Недоросль, ставший ястребом” с последующим продолжением “Наводчики” в “Огоньке” (№ 38, 1991), вопреки обыкновению, не был оставлен Лимоновым без ответа. Ненависть и страх Оскоцкого получили новое обоснование. А вот Черкизов-Семенов интересовался взволнованно: “Неужели Лимонов не понимает, что если он перестанет валять дурака, интеллигенция примет его в свои объятия?!” Когда этот же вопрос я задал самому Эдуарду (см. «Новый Взгляд» № 101, 1992), он мрачно ответил: “Они меня не спросили, захочу ли я принять интеллигенцию в свои объятия!”

Конфликт налицо. С одной стороны, мало кто сейчас сомневается в писательском таланте Лимонова, в том, что он является уникальным в своем роде литературным явлением. С другой – как избавиться от этого тинэйджерского, подросткового демократического запала и задора, понять и принять его политическую позицию?

Когда 1 мая не было еще никакой информации о происходящих событиях – одни только слухи, мой знакомый преуспевающий политический журналист сказал: “Если это правда, что омоновцы убили восьмерых демонстрантов, то я становлюсь убежденным патриотом!” Нет, это была неправда. Убили одного омоновца, поэтому известный политический журналист остался убежденным демократом. Но неужели восемь трупов необходимо для того, чтобы перестать поддерживать политический и государственный цинизм и разыгрывать “антисемитскую карту”, как это делают истеричная Алла Гербер и ее сторонники, раздувающие национальную вражду в России?

Неужели нужно было восемь трупов для того, чтобы серьезно отнестись к выступлению Лимонова в “Пресс-клубе” 3 мая, а не устраивать травлю с оскорблениями и улюлюканьем? Наше появление в студии было чистой импровизацией. Идея возникла утром того же дня, и никто из организаторов передачи, естественно, не был поставлен в известность о предполагавшемся визите. О чудесах гласности и демократизации (теперь уже – полной демократии) красноречиво свидетельствовала элементарная простота попадания в прямой эфир. Как будто бы и не было до этого отмен нежелательных передач с участием Лимонова, как будто бы не было снятия из эфира 4-го канала моей авторской программы, два сюжета которой посвящены ему (“Нельзя такую передачу пускать перед референдумом!” – заявил один из руководителей РТВ).

Как будто бы не было всего этого страха!

Когда мы с Лимоновым появились, в студии наступила гробовая тишина. Реакция была выразительной : “Чужой среди своих! Наш среди чужих!” Думаю, если бы мы пришли не за пять минут до начала прямого эфира, а чуть раньше, могли возникнуть разные эксцессы. Но – все обошлось. “Простите, вы – Лимонов?” – спросила Валерия Ильинична Новодворская, пристально разглядывая Лимонова. “Да. А вы – Новодворская?” – поинтересовался он в ответ. “Вы угадали. Я вызываю вас на дуэль. За оскорбление чести и достоинства Елены Георгиевны Боннэр!” – “А на чем стреляться будем?” Вопрос о дуэли так и не был решен до конца, поскольку передача началась.

В принципе все, что происходило потом, можно было предвидеть. “Организация обсуждения на “Пресс-клубе” – когда выбирают жертву и все вместе на нее набрасываются. – Так Елена Чекалова из “Московских новостей” определила худшую программу недели в телерейтинге “Независимой газеты” (8.05.1993). – Не думаю, что когда-нибудь посочувствую Лимонову”.

Лимонову предназначалась совершенно не свойственная ему роль жертвы, поскольку оппоненты были в большинстве, осмелевшие и праведные. “О, какая встреча! Какой крутой мэн сидит – в майке, в темных очках, в перстнях… Весь из себя готовый. Это ты, Эдичка? Конечно, ты, как я мог не узнать тебя сразу. Спасибо Кире Прошутинской и ее “Пресс-клубу” за свидание с тобой, Эд.Лимонов”. (“Это ты, Эдичка?” – “Вечерняя Москва”, 4 мая 1993). Вот как смело написано, с шутками, прибаутками, с панибратски-снисходительным похлопыванием по плечу, с демократическим задором и пафосом! Кто же такой смелый и праведный, что даже Лимонова не боится (наверное, мышьяком постель уже посыпал?), и почему это вместо подписи инициалы “А.Р.”? Уж не Анатолий ли это Руссовский, который с таким же задором и пафосом по разнарядке ГБ и партийного руководства строчил “отчет” с процесса Синявского-Даниэля? Все хорошо, все нормально, время страха проходит, и на Лимонова тоже велено хвост поднять. Демократия – штука тонкая!

С каким пафосом Денис Драгунский, вырвав микрофон из рук ведущей, заклеймил ненавистного врага! С каким пафосом поливал его Марк Дейч, получающий свои дейч-марки на “Свободе”:

“Почему же вы, господин Лимонов, сбежали из Советского Союза от этой замечательной жизни?” И на реплику, что не он сбежал, а его лишили гражданства, и неизвестно, что сейчас делают “Свобода”, Эф-би-ай и Си-ар-эй в России, Дейч, наверняка прекрасно осведомленный о биографии ненавистного ему Лимонова, презрительно выдавил из себя: “Не надо злобствовать, Эдуард! Всем известно, что вас в свое время попросили со “Свободы”!” Понятно, что Дейч, видимо, всерьез считает, что работать на “Свободе” и получать за вымученный “гражданский пафос” дейч-марки почитает за счастье все прогрессивное человечество, но зачем же лгать столь цинично, столь беззастенчиво? Уж ему-то не знать, что Лимонов никогда не опускался до сотрудничества с этой организацией, а напротив – всегда высказывался против ее деятельности?

Кто же поддержал Дейча в “Пресс-клубе”? Да все поддержали. А чего такого-то, свои ведь все, а Лимонов – раз пришел, так пусть послушает, что о нем думают. Алексей Венедиктов с “Эха Москвы”, весь содрогаясь от праведного гнева, схватил микрофон, чтобы выкрикнуть, что у Лимонова нет монополии на патриотизм! Нет?! Так почему бы тогда “Эху Москвы” не разделить эту монополию? Или у них другая родина (историческая)? Или им тоже нужны восемь трупов демонстрантов для того, чтобы стать убежденными патриотами?

Из личного опыта работы на радиостанциях “Эхо Москвы” и “Свобода” я могу определить то общее, что их сближает и делает похожими. Это – цинизм, возведенный в метод и в стиль. Откровенный, неприкрытый цинизм, какой продемонстрировал в очередной раз Марк Дейч, “лицо организации”.

Так Лимонов своим появлением спас “Пресс-клуб” от провала, став центральной фигурой этого довольно скучного собрания. “Ну, Эдуард, у вас сегодня – звездный час!” – сказала Кира Прошутинская. “У меня каждый день звездный час”, – парировал он.

На мой вопрос, до какой степени он способен использовать различные институты “масс-медиа” для достижения каких-то своих целей, Лимонов резонно заметил: “Я никого не использую. Меня используют в большей степени: и газеты, и телевидение – для увеличения своей популярности за счет моей популярности”. И то сказать – кто бы из экспертов “Независимой газеты” назвал “Пресс-клуб” лучшей передачей недели, не будь в ней Лимонова?

“Меня многие хотят, но боятся”, – говорит Лимонов, и это действительно так, ведь единицы способны преодолеть тот животный страх, ту физиологическую ненависть, которую у большинства вызывают личность Лимонова и его образ.

Помню, как мы с Лимоновым и несколькими его партийными товарищами возвращались из ресторана ЦДЛ. Вдруг один из подвыпивших друзей стал ожесточенно пинать попавшийся на пути “Мерседес”. Из него тут же выскочил здоровенный охранник, который встал в позу боевика из голливудского фильма и с криком “Ах ты, сука!” выхватил пистолет. Все остановились, щелкнул затвор. Оторопевший мужик, пнувший машину, быстро сориентировался и сказал: “Я – ЛИМОНОВ!” “Лимонов?!” – боевик недоверчиво посмотрел на него, но пистолет все-таки опустил. (Это как в том детском анекдоте: “Так вот ты какой, дедушка Ленин!”). Сам Лимонов вышел вперед: “Не слушайте этого пьяного идиота. Я Лимонов”. “Это тот, который Эдичка? – Не веря своему счастью, переспросил боевик. – Надо же! Два Лимонова за ночь!”

В тот момент я и оценил по достоинству слова классика о том, что “поэт в России – больше, чем поэт”.

ЯРОСЛАВ МОГУТИН,

американский культуролог


Ярослав Могутин

Собкор «Нового Взгляда» в США

Оставьте комментарий

Также в этом номере:

“НЕ СЫПЬ МНЕ СОЛЬ НА РАНУ…”
“Я ЕМУ КА-А-АК ЗАЛИМОНИЛ!”
“МАЛЬЧИКИ”, КОТОРЫХ НЕ БЫЛО
ФУТБОЛ, АВТОМОБИЛИ, ЖЕНЩИНЫ?
ЕВГЕНИЙ БЕЛОУСОВл. Любимая женщина
СОВКОМ ТЫ БЫЛ – СОВКОМ ОСТАЛСЯ. ЭХО ПОЛЕМИКИ А.ЯХОНТОВ – В.БОНДАРЕНКО
ДИКТАТУРА – ВЛАСТЬ НЕНАВИСТИ
СКРОМНОЕ ОБАЯНИЕ “ДЕМОКРАТОВ”
ЕЛЕНА КОНДУЛАЙНЕН. Любимый мужчина
ГУМАНИТАРНЫЙ ЧЛЕН
МАЛЬЧИКИ – НАЛЕВО, ДЕВОЧКИ – НАПРАВО
ПСЫ ВОЙНЫ
РУССКИЕ КАВАЛЕРИСТЫ И ФРАНЦУЗСКИЕ ТОВАРНИКИ
ЮЛИАН СЕМЕНОВ ВОЗВРАЩАЕТСЯ?
СНОВА ЖАННА АГУЗАРОВА
ГДЛЯНА НЕ ОСТАВЛЯЮТ В ПОКОЕ
КРУПНАЯ ИГРА МЕЛКОГО ГЭБИСТА
“СОБЕСЕДНИК” ОПЯТЬ СЛЯМЗИЛ
ПРОИСКИ ЗЛЫХ ПРИШЕЛЬЦЕВ?
“ЭКСПР” НЕ ОДИНОК
ЕЩЕ ОДНО НОЧНОЕ РАНДЕВУ?


««« »»»