Намеревался по своему обыкновению занудить об обстоятельствах встречи с героем – о том, как ездил к Матвееву в ЦКБ, ту самую экс-кремлевку, что примостилась на оттяпанном у ближней дачи Сталина кусочке; как Евгений Семенович пытался застраховаться от вероятных подвохов, требуя от меня заранее подготовленных и аккуратненько отпечатанных вопросов интервью; как потом мирно беседовали в апартаментах творца в Сетуни; как Матвеев с легким матерком рассказывал анекдоты ностальгически родным заплетающимся голосом незабвенного бровеносца Леонида Ильича… Совсем я было стал на накатанные рельсы, но тут хозяин квартиры со словами: “Посмотри, рекомендую, хорошо написано”, – протянул мне брошюрку “Евгений Матвеев. Творческий портрет.”
Посмотрел. Действительно, хорошо. Например: “Искусство Матвеева берет истоки в революционном творчестве зачинателей советского кинематографа… Это художник бурного, поистине неукротимого темперамента, приподнятых над обыденностью ярких страстей, открытой эмоциональности”. Или: “Немыслимая работоспособность, буквально на пределе физических и душевных сил, с годами стала жизненным кредо Евгения Семеновича”. И на десерт: “Однажды профессор Матвеев узнал, что в общежитии его студентов нет телевизора и не работает радио. Евгений Семенович был вне себя:
– Как можно воспитать актера-гражданина, если он не знает, что происходит в мире?! Актер не должен жить мелкими бытовыми страстишками, узенькими интересами. Тогда он превращается в обывателя и мещанина! Настоящего актера, актера-гражданина должно интересовать все.”
В самом деле, как можно воспитать актера-гражданина, если он не знает?
Перечитал я критически собственное интервью. Обидно стало. За мелкотемье и скудость стиля. Увы, ничего не поделаешь. Беседа состоялась и даже текст визирован…
ДОЛГАЯ ДОРОГА К СЕБЕ
– Когда вы начали играть в кино?
– О, дорога на экран у меня была очень непростой. В своей первой картине я снялся только в середине 50-х, хотя еще до Великой Отечественной успел поучиться в Киевской киноактерской школе у Александра Довженко. Правда, закончить эту школу мне так и не удалось, после второго курса мы все ушли на войну. Все. Добровольцами.
Впрочем, отправили на передовую нас не сразу, сначала мы копали окопы под Киевом. Довженко работал наравне с другими. Помню, в один из дней прямо к нашим позициям подъехала черная “эмка”, из нее выскочил какой-то человек и потребовал от Довженко, чтобы тот немедленно отправлялся подальше в тыл. Александр Петрович ответил: “Я лауреат, а не лаудират!”
Потом был очень тяжелый пеший марш под бомбежками на Харьков, где всех мобилизованных рассортировали по группам и направили в разные части. Я попал в офицерскую школу в Тюмени. После окончания курса я, конечно, рвался на фронт, но меня оставили при школе инструктором.
– И так до самой Победы?
– Увы, на передовой побывать не довелось. Не отпустили, хотя я написал кучу рапортов с просьбой перевести меня в действующую армию. Уже с 43-го года я испытывал определенный дискомфорт, думая, что мои ученики сражаются с врагом, а я… Однако до моих эмоций никому не было никакого дела, военные люди подчиняются приказам. Борясь с чувством стыда и клеймом тыловика, продолжал обучать молоденьких ребят…
– Демобилизовались в 45-м?
– Нет, только в 46-м. И то лишь после того, как Александр Довженко обратился с личной просьбой к командующему округом. Уволившись из армии, я постарался сразу же вернуться в профессиональные артисты. Мне предложили работу в тюменском драмтеатре, и я, конечно, согласился. Такая жизнь началась… Без преувеличения могу сказать, что за год я стал в городе звездой. Играл роли, о которых можно только мечтать. В свободное время вел два-три кружка, преподавал курс выразительной речи в пединституте, под псевдонимом Дубровский выступал по местному радио. В шесть часов утра я уже сидел в студии и начинал день словами: “Внимание! Говорит Тюмень. Передаем передовую статью газеты “Тюменская правда”… Да, приходилось подрабатывать, а как иначе? К тому моменту уже обзавелся семьей, родилась дочь. А еще с нами жила моя мама, получавшая только иждивенческую хлебную карточку.
Время то было невыносимо тяжелое, но и неподражаемо интересное.
– Евгений Семенович, ну а кино, когда вы попали в кино?
– Э-э-э, погодите! После двух лет работы в Тюмени я перебрался в новосибирский театр “Красный факел”, который считался одним из лучших на тот период театральных коллективов Советского Союза, этаким сибирским МХАТом. В “Факеле” я провел три года, пока мы не попали на гастроли в Ленинград, где произвели подлинный фурор среди взыскательной и искушенной публики. Особенным успехом пользовалась сыгранная мною роль Улдиса в спектакле по Яну Райнису “Вей, ветерок”. Вокруг моего имени образовалось некое свечение. Неожиданно посыпались предложения одно заманчивее другого. Меня звали в Малый театр к Михаилу Цареву, во МХАТ к Алле Тарасовой, в Театр имени Пушкина к Скоробогатову, в ленинградский Ленком к Товстоногову! Представляете? Такого, кажется, не довелось пережить ни одному актеру.
– И вы выбрали…
– Я был в полной растерянности, ибо отдавал себе отчет, что я глухой провинциал. Дело даже не в том, что я вырос в селе, что мама моя простая неграмотная женщина. Куда более существенным являлось то, что я играл только на периферии, ни разу даже в столичном театре не побывал. И так, сразу, сунуться в Москву, на прославленные подмостки, как-то духу не хватало. Но меня пригласил к себе тогдашний министр культуры Советского Союза Николай Беспалов и сказал: “Мы сделаем тебе дебют в Малом, поможем.”
Действительно, мне дали роль Незнамова в спектакле “Без вины виноватые”. Играл вместе с Еленой Гоголевой, Константином Зубовым, Светловидовым, Шатровым. Со своими провинциальными штампами я попал сразу в театральную академию. Трудно было, очень тяжело. И тем не менее фиаско не последовало, мне удалось сыграть на уровне, достойном Малого театра. И мгновенно пошли приглашения на кинороли. Много – десятки. Естественно, я рвался в бой, сами понимаете, человеку тридцать лет, по профессии – киноактер, а ни в одной картине не снялся. Но! Михаил Иванович Царев категорически запрещал мне даже думать о кино, говоря, что мое время еще не пришло. Теперь я понимаю, что учитель был прав.
Однако какую же обиду я испытывал тогда! Мне казалось, что я уже созрел, все знаю, все умею. Словом, в 55-м году я решился нарушить царевский запрет. Благо дело происходило летом, во время отпуска, который я волен был проводить по собственному усмотрению. Тайком от Михаила Ивановича я два месяца угрохал на съемки.
Должен чистосердечно признаться, что угодил я в очень слабенькую картину, которую долго даже стыдился упоминать в списке своих ролей. И сейчас краснею, стараюсь забыть, как дурной сон.
– Царев вас ругал?
– Он же умный человек. Да я и сам понимал, куда вляпался.
Нужно было реабилитироваться. Повезло: предложили главную роль в картине “Искатели” по Даниилу Гранину. Играл Лобанова самозабвенно. Кажется, все получилось хорошо, но… Фильму не повезло. Тогда как раз началась травля Владимира Дудинцева за его книгу “Не хлебом единым”, заодно стали повнимательнее присматриваться ко всей литературе, киноискусству. На беду, и в героях Гранина увидели что-то этакое, чуждое. Картину завернули, заставили отражать роль КПСС, еще какую-то ерунду вкраплять, словом, угробили практически завершенную работу. Противиться тогда было практически невозможно.
Не могу передать словами, что я тогда пережил. Но, как говорится, нет худа без добра: я получил боевое крещение.
Потом я сыграл в прекрасном фильме у Льва Кулиджанова и Якова Сегеля “Дом, в котором я живу”. И это был неоценимый опыт. Постепенно я стал втягиваться в мир кино.
ОТ НАГУЛЬНОВА ДО ЖПСС
– Кажется, мы плавно подошли к вашему звездному часу – Макару Нагульнову в “Поднятой целине”?
– Кстати, сначала пробовали меня на Давыдова. Я не мог никак с этим согласиться, поскольку Макар был моим идолом лет с 16-17. Как прочитал впервые роман, так и стал стараться подражать этому человеку. Стремился стать таким же бескомпромиссным, активным, решительным, так же хотел поскорее приблизить счастливое будущее для всего человечества, так же бредил коммунизмом.
Короче, я начал просить режиссера, чтобы мне дали сыграть Нагульнова. Понимал: другого шанса не представится. А на роль Макара уже утвердили артиста – хорошего, заслуженного. И все же я так уговаривал, что решили сделать пробы. Наверное, в надежде, что я отвяжусь.
Времени на вхождение в образ практически не оставалось. Всю ночь просидел в гримерной, пытаясь добиться внешнего сходства – ничего не получилось! У Шолохова написано: “Макар шевельнул разлатыми бровями”. Это как? Или: “На его горбатом носу висела капля пота.” Клеим брови, выходят вторые усы. Кривим нос, видим кавказца вместо казака. Как тут не прийти в отчаяние? И только утром, когда я готов был завыть, режиссер Александр Иванов говорит: “Чудак, ты внутреннюю похожесть старайся найти”. Как все просто! Я почему-то сразу успокоился, словно дело уже сделано.
Словом, вышел я на съемочную площадку и попытался сыграть того Макара, который пуще всего партбилетом и совестью дорожит, который за свою красную книжицу кому угодно горло перегрызет.
После проб я уехал из Ленинграда в Москву и две недели ждал ответа. Как я только не рехнулся? Родные меня не трогали, обращались, словно с больным. Жена говорила: “К папе не подходите, у него неприятности”. Так продолжалось, пока не пришла телеграмма, извещающая, что я утвержден на роль Нагульнова!
Но самое любопытное, что в то же время меня позвали играть у Михаила Швейцера князя Дмитрия Нехлюдова в “Воскресении” Льва Толстого. Это истинное чудо! Из грязи да в князи.
– И все же, не обижайтесь, для многих ваших зрителей вы скорее Макар, чем Дмитрий Иванович.
– Почему я должен обижаться? Я с вами согласен. Я же вышел из той эпохи, что и Нагульнов. Я пережил коллективизацию, видел, как кулаки поджигали колхозные амбары, как этих кулаков угоняли в Сибирь, помню, как хоронили убитого активиста. А первый трактор, первая радиоточка в селе! Да сегодня НЛО у меня перед домом сядет, и я меньше удивлюсь, чем тогда, когда услышал музыку из черной тарелки, висящей на столбе в центре села. Нет, Макар – это часть меня. Точно.
– И партбилет, как и у Нагульнова, у вас можно вырвать только с кровью?
– Да, так и есть. Конечно же, я коммунист. Мой членский билет я велю положить в гроб вместе со мной. Я ничем себя не замарал, мне нечего стыдиться. Для меня коммунист был и остается воплощением лучших человеческих качеств.
– У вас большой стаж?
– В КПСС вступил в 1946 году. Скоро уже полвека.
Может, помните, был замечательный Кодекс строителя коммунизма. По сути, это же библейские заповеди: не обмани, не укради, не согреши… Почему я должен от этого отказываться или же брать на себя чужие грехи? Того, кто нарушил великую коммунистическую клятву, я бы сам судил. С преогромным удовольствием. Без жалости. Лично разобрался бы со всеми теми предателями, которые опорочили святую идею.
– Слышал, вы даже в знак протеста собственную партию организовали?
– Сейчас образовалось много всяких прокоммунистических объединений, партий. Я ни в одну не войду. У меня есть своя – ЖПСС. Грубовато, но точно. Это название расшифровывается очень просто: Жить По Собственной Совести. Заглядывая в свою совесть, говорю себе: я коммунистом был, им и остаюсь.
В ЖПСС я никого не принимаю. Я и генеральный секретарь, и единственный член. Сам себе плачу взносы, сам их трачу.
– Почему вы закрыли ряды для других совестливых?
– Дело в том, что в момент предательства Михаилом Горбачевым КПСС я потерял окончательную веру в любую партийную верхушку, в людей, занимающих в общественных организациях руководящие посты и должности. Вот я и боюсь, что моя ЖПСС обрастет членами, первичками, всякими секретарями, политбюро и – хана. А с собственной совестью можно поговорить наедине, для этого необязательны свидетели и протокол ведения собрания.
Убежден, что миллионы рядовых коммунистов могут сегодня честно смотреть в глаза окружающим, ибо они в ладу с собственной совестью, а значит, у каждого из нас своя ЖПСС!
– Евгений Семенович, вы так красиво говорите о совести, но вы ведь и с прежней КПСС в ладу жили. Не станете ведь отрицать, что были обласканы компартией?
– А почему меня не ласкать? Мне семьдесят лет, а я всего четыре раза брал путевки в дома отдыха. Мне некогда было! Почему? Потому что отпуск привык проводить на целине, где бесплатно, заметьте, бесплатно выступал перед колхозниками. Что, меня кто-то заставлял? Нет, сам ехал. Медаль за освоение целины мне не на улице Горького вручали.
Я с бесплатными концертами побывал на всех участках БАМа. Почему же меня не ценить и не обласкивать?
А мое удостоверение ликвидатора последствий чернобыльской аварии показать? В мае 86-го позвонили из ЦК КПСС и сказали: Евгений Семенович, надо. Я только спросил: пара дней на подготовку к выступлению у меня есть? Лишь позже я узнал, что передо мной от поездки в Чернобыль отказались несколько уважаемых режиссеров и любимых актеров.
Прикажете теперь мне подтереться этим удостоверением? Лучше я его засуну кое-куда тем, кто прежде под одеялом у жены прятался, а теперь в демократы известные выбился!
Я фигу в кармане никогда не носил, как те, кто ждал своего часа, чтобы рвануть на защиту Белого дома и прослыть героями.
– Снимая свои картины, вы всегда были искренни?
– Возьмем фильм “Особо важное задание”, к которому коллеги отнеслись предвзято из-за того, что именно “Задание” открыло серию всесоюзных кинопремьер. Я считаю эту работу одним из лучших произведений о войне, о людях, самоотверженно трудившихся в тылу. Кстати, картину посмотрело 48 миллионов зрителей. Говорит это вам о чем-то? “Любовь земная” собрала 69 миллионов! “Судьба” – 58 миллионов! Люди шли на мои фильмы!
Поэтому о каких-то там особых привилегиях я говорить не могу. Да, меня награждали, отмечали, но это было лишь признание очевидного факта моего труда.
ОТ БРЕЖНЕВА ДО СТАЛИНА
– Этот вопрос наверняка придется против шерсти, но не могу не спросить о том, как вы играли Брежнева в “Солдатах свободы”. Правда, что на эту роль вас утверждали в ЦК партии?
– Абсолютно верно. Впрочем, это довольно длинная история.
Когда Юрий Озеров впервые предложил мне сыграть Леонида Ильича, я отнесся к этому как к шутке. Тем более, что разговор происходил в очереди в буфете. Я откровенно заржал: разве такие предложения так делаются?
Была у меня и другая причина не верить сказанному. Я помнил, что, развенчав однажды культ личности Сталина, мы не смогли вовремя остановиться и понеслись дальше – развенчивать культы всех прочих личностей. Это у нас на роду написано: любую здравую мысль доводить до абсурда. В результате тогда были сняты с производства или не выпущены на экраны фильмы об Иване Крамском, Дмитрии Донском, Глинке, Александре Пушкине, Александре Суворове. Идиотизм? Конечно! Но – освященный лозунгом “Долой культ личности с экрана!”
Поэтому мне не верилось, что Брежнева, живого человека, играть осмелятся. Оказалось, я напрасно ржал над словами Юрия Николаевича. В фильме, посвященном событиям второй мировой войны, действовали молодые Тодор Живков, Эрих Хонеккер, Янош Кадар, Иосип Броз Тито и, конечно, генерал Брежнев. Леонид Ильич в 45-м, наверное, и не мечтал, что станет когда-нибудь генсеком. Тогда он был обычным живым мужиком, которому нравились женщины, который умел выпить, рассказать анекдот.
– Такого мужика вы и играли?
– Смеетесь? Кто бы мне это позволил? В сценарии было всего три эпизода, связанных с Брежневым. При всем желании раскрыть характер персонажа на том материале было невозможно. Образ был написан одной краской: добрый человек. На роль меня отбирали, очевидно, по “политической благонадежности” и, к несчастью, из-за внешнего сходства. Говорят, мою кандидатуру, а также актеров, сыгравших Гречко, Конева, утверждал лично секретарь ЦК Михаил Суслов. Пока дело не дошло до Суслова, я еще мог кочевряжиться, рассказывать, что не могу играть схему, но после благословения Михаила Андреевича…
– А с Леонидом Ильичом общались?
– Нет, хотя отсмотрел очень много хроники, беседовал с помощниками Брежнева, людьми, которые его неплохо знали.
Меня другое волновало: народ каждый день видел стареющего Брежнева с неработающей челюстью, произносящего “сиськи-масиськи” вместо “систематически”, а мне надо было показать молодого, интересного. Поверят?
– И все же, наверное, больше всего занимало, поверит ли сам прототип?
– Григорий Романов, первый секретарь Ленинградского обкома партии, рассказывал мне: во время просмотра, когда мой герой впервые появился на экране, жена сказала Брежневу: “Лень, кажется, ты?” Тот ответил: “Нет, это артист Матвеев”. А при втором появлении добавил: “А может, и я…”
Еще слышал, что дома у Брежневых висел увеличенный до размеров портрета кадр из фильма, где я в генеральской форме…
Если же говорить серьезно, я нисколько не раскаиваюсь, что сыграл Леонида Ильича. Кстати, недавно в фильме “Клан” я показал Брежнева-старика. Горжусь этой ролью. Там есть, что играть – Леонид Ильич уже плохо видит, плохо слышит, плохо ходит. Только не думайте, что тогда Матвеев играл положительного Брежнева, сегодня же, в соответствии с требованиями момента, изображает отрицательного. Просто для меня как актера важно создать образ. В “Солдатах свободы” негде было развернуться, в “Клане” – тоже эпизод, но какой творческий простор! Будут новые предложения, готов обсудить. Только не стану делать из Брежнева шута горохового, недоумка. Он – другой. Убежден, эта личность по-прежнему не раскрыта, справедливо не оценена. Я знаю, что говорю, мне известно об этом человеке немало.
– Возвращаясь к “Солдатам свободы”. Вас за ту роль как-то отметили?
– Ага! Единственное, что я получил после фильма, так это мешки писем. Люди с личными просьбами обращались, будучи уверенными, что я с Брежневым на короткой ноге, чаевничаю-секретничаю.
– Так-таки совсем вам тогда ничего и не перепало?
– Заплатили гонорар – 450 рублей, месячную зарплату народного артиста Союза. Знаете, я так счастлив, что в тот раз меня ничем не выделили! В противном случае, боюсь, мы бы сейчас с вами не разговаривали, меня бы давно с потрохами сожрали бы!
– А ордена Ленина за что вы получили?
– Один к моему 60-летию вручили. Второй – за выполнение планов какой-то очередной пятилетки.
– Дали на-гора больше фильмов?
– Ну практика тогда была такая, что я мог поделать?
– Вынужден наступить вам, Евгений Семенович, еще на одну мозоль. Говорю о картине “Победа”, где вы показали такого мудрого и проницательного “отца народов”. Тоже сегодня, поди, лягают за это?
– Опять покаяния ждете? Фигу! Не “отца народов” я показал, а стратега и дипломата, выигравшего трудный бой у достойных соперников. Единственно, жалею, не снял этот фильм лет на пять раньше. Сегодня мы уже забыли о холодной войне, о том, как нас называли империей зла и даже разлюбезная Тэтчер наводила на нас свои ракеты. Нынче это немодно вспоминать! Мы тогда сидели в окопах, на нас со всех сторон наседали неприятели, оскорбляли, унижали, травили идеологически. Мне же хотелось напомнить всем своей картиной, что мы – нация победителей. То же, что я Сталина не изобразил палачом по локоть в крови – так я ведь не о 37-м годе снимал, а о Потсдамской конференции, где глава Советского Союза прилагал титанические усилия, чтобы не допустить третьей мировой войны, которая уже стояла на пороге. Кстати, при съемках фильма для меня отправной точкой было, какое впечатление в Потсдаме Сталин произвел на Рузвельта и Черчилля.
Гады те, кто пытается сегодня оплевывать историю родной страны! Я этого никогда не делал и делать не стану, поэтому и от фильма “Победа” не отрекусь. Более того, я уверен, что наступит время, когда эту картину будут показывать в качестве пособия по современной истории. Там ведь ни одного вымышленного слова или факта, не считая, конечно, биографий литературных персонажей.
– Вы же снимали и на ближней даче Сталина. Кажется, вас первого пустили туда, куда прежде киношникам путь был заказан?
– Возможно, хотя лично я выбиванием всяких допусков и разрешений не занимался. У меня-то и правительственной вертушки никогда не было. Это директор “Мосфильма” и председатель Госкино звонили в ЦК Зимянину, и тот спускал распоряжение.
Конечно, за картиной следили на высоком уровне, поэтому и оказывали необходимое содействие.
Кстати, и в этом фильме мне предлагали сыграть Брежнева – во время Хельсинкского совещания. Я отговорил, оставив документальные кадры. Так что, как видите, я совсем не рвался играть вождей. Чтобы закончить тему с “Победой” скажу, что эту картину очень высоко оценивал Михаил Горбачев. Часто по его просьбе ленту крутили на партактивах, собраниях.
СТОЯТЬ НА СВОЕМ!
– Вижу у вас диплом почетного жителя Балтимора.
– Есть такое дело. Просто в этом американском городе существуют две школы по изучению русского языка, в их фильмотеке пять советских картин, и каким-то невероятным образом получилось, что все пять режиссированы мною…
Кстати, я почетный член пяти или шести целинных совхозов, двух российских заводов.
– А на вашей визитке какие-то несуществующие сегодня регалии – народный артист СССР, лауреат Госпремии СССР.
– Никто моих званий и наград не отменял. Ну и что с того, что кто-то решил разогнать Советский Союз? То, что мне дала Родина, со мной.
– Я, Евгений Семенович, не об этом. Не только об усопшем СССР, но и о вашем секретарстве в Союзе кинематографистов, о миллионах зрителей на ваших фильмах… Не кажется вам, что все это безвозвратно ушло? И главное – что осталось?
– Жестокий вопрос.
Если вы спешите записать нас в прошлое, то знайте: у вас нет будущего.
Такая потенция загублена, такая! Сколько поколений разом пытаются выкинуть на свалку! Мы гордимся залежами угля, нефти, газа, забывая, что главное богатство любой страны, любого общества – люди.
Этого история нам не простит. Лет через 10-15 будем рвать на себе волосы, вспоминая, какие глупости натворили за годы так называемой перестройки. Дай бог, чтобы ошибки были исправимы.
Знаете, я прожил большую жизнь. Мне ни к чему сейчас перед вами кривить душой. Скажу честно: больше всего меня пугают не цены в магазинах, а моральная деградация людей.
Раньше с улюлюканьем сбрасывали кресты с храмов. Но тогда это делала полуграмотная толпа. А кто сегодня крушит памятники? Зачем это? Согласен, много наваяли Ильичей – явный перебор. Но неужели обязательно валить все сразу? Пусть пока стоят, придет время, они сами исчезнут. Главное – не устраивать эти дикие оргии, беснования на прахе поверженного вчерашнего кумира. Как не понять, что Ленин – это та же религия, что надо пощадить чувство верующих? Или же обязательно око за око – вы рушили церкви, мы сметем ваших идолов. Понимаю, не терпится посчитаться, расквитаться за все. Но подождите немножко. Нам недолго осталось. Дайте умереть спокойно.
…Да, во мне сейчас говорят боль, обида за мое поколение. И все же я поторопился ставить крест на себе и своих товарищах. Противоречу только что сказанному? Пусть! Не в наших правилах прятаться по кустам, мы себя еще покажем.
Вы помните строчки из стихотворения Виктора Бокова?
Лес стоит. Никому не нужен.
Храм стоит. Никому не нужен.
Я стою. Никому не нужен.
Что же делать? Стоять на своем!
Андрей ВАНДЕНКО.
