ЭРНСТ САФОНОВ,
главный редактор еженедельника “Литературная Россия”.
Поначалу я хотел поставить в заголовок – “…необязательного гражданина”, но спохватился: а состыковываются ли по большому счету эти два слова – “необязательный” и “гражданин”? Вряд ли. Коли ты гражданин (в собственном осознании этого понятия) – следовательно, ты государственный человек, то есть имеешь четко определенные права и обязанности, все твои поступки и твое поведение регламентируются, они в границах закона, права и общественной морали.
Гражданин знает, что по первому зову надо встать на защиту Отечества, не дозволяется воровать у государства, брать взятки, площадно ругаться на улицах, он должен переходить улицу только на зеленый свет, уважать право другого на то самое, на что имеет сам, ему возбраняется уничижительно относиться к государственной атрибутике – флагу, гимну, прочим символам… И т.д. и т.п.!
Так что, строго говоря, “необязательный гражданин” быть не может, а “необязательный человек” – это да, это пожалуйста… Сколько угодно – и даже больше. Ныне, смею заверить, в масштабах страны. (Опять, написав, задумался, как лучше сказать: в масштабах страны или России? Ведь что теперь такое для нас страна, никак еще не уясним! Раньше-то это понятие заключало не только административно-территориальный смысл, не только политический, – страна осознавалась как дом родной, общий для всех, и для меня, к примеру, и для моего друга-татарина. А сейчас?).
Ну вот… Так где же он ныне – необязательный человек? Да всюду, повторю, в массе своей. На улицах он составляет, увы, не народ, а разношерстную, агрессивную по отношению друг к другу толпу. Когда пребывает в стенах своей квартиры – он агрессивный одиночка, рассуждающий приблизительно так: черт с вами со всеми, только лишний раз не трогайте меня, не раздражайте, а я знать вас не хочу, потому как тысячекратно уже обманут, унижен, бесправен что-либо изменить, устал от нужды и пустопорожних обещаний… не лезьте ко мне! Вчера меня обязывали коммунизм строить и любить эфиопских трудящихся, теперь убеждают,что я зря положил годы на эту чепуху, и толкают “в рынок”, а рынка нет, один базар, где на месячную зарплату можно лишь три килограмма копченой колбасы купить – для четырех вожделенно разинутых семейных ртов…
Правда, иногда наш человек, в силу не утраченной до конца советской доверчивости (рудимент!), по-российски издавна мечтающий о явлении “хорошего царя”, вскидывается в восторге, почти нелепом возбуждении, слепо бежит за кем-то, глупо размахивает плакатиками, самозабвенно орет: “Даешь свободу!.. Долой… Защитим демократию!..” Ему ее, демократию, разрешают брать и использовать на всю катушку; демократия же как воздух: дыши ею, глотай. И даже поощряют. Вспомним, как Ельцин Борис Николаевич поощрял: “Берите власти столько, сколько сумеете проглотить!” И впрямь наглотались? Успели? Досыта? Ведь постановления, решения, указы пошли, подписываемые тем же Е.Б.Н., отрезвляющие: это вот – можно (с ограничениями), это – нельзя, ибо власть – категория государственная, всю ее на “прокорм” жадной толпе отдать невозможно, а то тем, кто наверху, без власти нечего будет делать, и подлинная демократия – это, само собой, прежде всего государственный порядок, охраняемый твердостью и неуступчивостью законов. А что касается той самой, добытой на митингах “демократии”, пожалуйста: продолжай орать про что хошь, однако колбаса все недоступнее по ценам, никто ни за что в разваленных окончательно коммунальных службах не отвечает, в подъездах без электролампочек режут и насилуют, очереди – как в войну, озлобление – и в войну такого не знали, гробов для похорон в наличии не имеется, зато вши, как характерное побочное явление грядущего процветания, массово вызрели. Вот – сошлюсь на “Московскую правду” – сообщала она в канун Нового года под названием “Милиция в ужасе”:
“Третьи сутки на лестничной площадке последнего этажа дома №11 по Большой Черкасской улице лежит труп бомжа. Местная милиция и жильцы в ужасе.
По словам дежурного 30-го отделения милиции, труп настолько обовшивел, что “скорая” его не взяла. Вызвали дезинфекционную бригаду, труп обработали, прошли необходимые после дезинфекции 2 часа, но вши не умерли… “Скорая” опять отказалась, и вновь вызвали дезинфекцию. В итоге “скорая помощь” выезжала по данному адресу 5 раз, а дезинфекционная бригада – 4, но труп и ныне там”.
Вши – в школах и детсадах.
Нормально – “…сколько можете проглотить”?
И если на Западе человек поставлен в условия выживания в системе, отработанной и отлаженной по правовым нормам “ихнего” общества, то у нас ныне человеку определено иное положение – выживай как хочешь. Богадельня – при безысходности – и та не предусмотрена. Ты, внушается нашему человеку, стал свободным, но и государству позволь оставаться свободным от обязанностей за твою крошечную судьбу. Великая ломка – счет, как всегда у нас, не на единицы, а на миллионы. Такая вот наша российская широта и безбрежность! Сейчас особенно чувствительны к ней, как “единицы”, инвалиды и ветераны.
А мы с вами – про обязательность!
На том же растреклятом Западе президент сплоховал – что-то лихо наобещал избирателям и не сдержал слова, тем самым слегка ухудшил положение в обществе – и этому президенту на очередных выборах, простите, под зад. Хвастунов и неумех не держим! Ошибок не прощаем. Не состоятелен. Дорого обходишься.
Наши – иной, твердой большевистской закалки! (“Гвозди бы делать из этих людей…”). Методы “убеждения” отработанные, все те же: вперед, к светлому будущему, трудности неизбежны, через ошибки – к новым, поскольку куда ведем вас, – сами плохо понимаем! Горько, как говорится, констатировать – однако так. Так ведь живем, так идем. Так ведут. Такой беспросвет – годами. И – впереди.
Наш президент (я уже писал об этом в “Литературной России”) в октябре 1991 года громогласно, с трибуны съезда народных депутатов, заявил: “Хуже будет всем примерно в течение полугода. Затем снижение цен, наполнение потребительского рынка товарами, а к осени 1992 года, как я обещал перед выборами, – стабилизация экономики, постепенное улучшение жизни людей”.
Надо понимать, воодушевляло… опять же не безнадежно разуверившихся. Обещанные “полгода” наступили к весне 1992 года, и именно с этой поры круто пошел новый рост цен, причем, в чудовищных размерах, с этой поры грозно заявил о себе экономический кризис – вместо обещанной “стабилизации”. И что? Да ничего. В предновогоднем обращении к народу президент, отнюдь не взъерошенный от смущенья и печали, с прической “на ять”, ангельски улыбался с телеэкрана: ну опять, ребята, ошибочки… не учли… трудности неизбежны… вперед, к светлому будущему!
Вперед, вперед…
Нас не удивишь.
В 1986 году, почти семь лет назад (в феврале будет ровно семь), Ельцин Борис Николаевич – тоже с трибуны, но партийного, XXVII съезда – приподнято говорил: “…Ошибки отдельных лиц слишком дорого обходятся стране, авторитету партии и социализма в мире./…/. Но напрашивается вопрос: каковы причины, кто же виноват? А кто, как не мы, члены Центрального Комитета партии? Видимо, временами просто теряем партийную бдительность. А нас не должна размагничивать постоянная политическая стабильность в стране. Сколько раз можно допускать одни и те же ошибки, не учитывая уроки истории?”
Впечатляет, разумеется, это: “кто, как не мы”, про потерю партийной бдительности и “сколько раз можно допускать одни и те же ошибки”…
Многое другое почти что впечатляет, но… и обратный эффект воздействия на каждую взятую отдельно личность ощутим. От всего этого.
Эффект душевной угнетенности. Уныния. Устойчивого безверия. Усталости. Эффект обсуждаемой нами необязательности. Ибо чего ждать, когда из года в год – при государственном развале, последовательном обнищании – одни и те же бодрые ссылки на очередные ошибки и вместе с этим не менее бодрые призывы трудиться во имя светлого будущего под ошибочным, получается, руководством?
Совершается на этом фоне не воспитание даже, а самовоспитание необязательного человека – со все большим убытием в обществе непременных граждан. Сверху говорят – внизу перестают слушать. Приспосабливаются. Каждый вынужденно обязателен по отношению только к себе. Он вырабатывает иммунитет против фальши, вранья и необязательности даваемых ему заверений.
Но что дальше?
