Виталий КОРОТИЧ,
собкор “НВ” в США.
У подъезда моего дома в Бостоне стоит автомобиль с наклейкой на бампере: здесь модно таким образом оспаривать или утверждать все, что вздумается. Иногда даже кажется, что есть некое пижонство в этом индивидуализме: как хочу, мол, так и ворочу! Но это не так. В демократическом обществе мысли не только разделяют, но и объединяют людей.
На той самой наклейке изложена мысль, понятная самым разным американцам независимо от их политических взглядов. Цитирую: “Когда страна перестанет тревожиться, потеряв одного из нас, она потеряет всех!” В этой стране хотят знать о судьбах граждан Соединенных Штатов. Тем более, что, как выяснилось, сколько-то из них погибло в гэбистских застенках.
Только что генерал Волкогонов привозил в Вашингтон документы по этому поводу от российского правительства. А ведь речь-то идет не о тысячах и, не дай Бог, не о миллионах. О судьбах человек ста пятидесяти, наверное; в Грузии, Таджикистане или Молдове в наши дни поубивали больше и просто так ведь, от жлобского зудения в ладошках с краденым автоматом. А тут – пропали люди в другой стране, с которой не один год отношения у США были чудовищными. Чего уж искать? Как говорят у нас: “Дело житейское…”
Но американцы не могут смириться с потерями. Ищут каждого. Ищут в Лаосе, во Вьетнаме, на Японских островах, в европейских братских могилах, в архивах бывшей советской охранки. И повторяют, что им не нужна эта страна, если она смирится с пропажей хоть одного из своих граждан. И такая взыскательность впечатляет.
Так же, как впечатляет памятная стела в центре Вашингтона, где в черном граните поименно записаны все 58183 погибших во Вьетнаме. И не могу не вспомнить, что старательно записаны и 405399 имен погибших во вторую мировую войну. Не 405 тысяч 400, а именно 405 тысяч 399 человек, и при этом еще учтено, где кто похоронен. Поневоле содрогнешься, вспоминая круглую нашу цифру: 20 миллионов и все тут. С точностью кощунственной – чего там считать, мол! Миллион туда – миллион сюда, без разницы. 20 миллионов потеряли мы в Великой Отечественной: бывший великий вождь товарищ Сталин сообщил народу именно такую цифру. И почти никто не переспросил.
Когда я сегодня в московских переходах вижу военных ветеранов, просящих милостыню, то думаю – они так и не сочтены. А тех, кто был в плену или после плена отсиживал в сталинском лагере, и вовсе никогда не считали. По крайней мере вслух не подсчитывали.
Скажите честно, вы действительно ощущаете, что Родина вас любит? Не обязывает любить себя, замечательную, а любит вас, балует даже, ведет себя, как ласковая мать с желанными детьми. Боюсь, что нет. Больше того, мы от своей страны нежностей никогда и не ждали. Она у нас суровая. Здесь, за океаном, я вижу сотни, тысячи бывших наших граждан, которые разговаривают с американцами, между собой, со случайными знакомыми об одном – о дефиците любви, от которого душа высыхает, как поле в засуху. Они чаще всего не нашли этой любви и в Америке, но тут по крайней мере хоть надежнее, хоть знаешь, что не только у тебя есть обязательства по отношению к государству, но у него по отношению к тебе – тоже.
Всю жизнь наши люди только и слышат, кто что обязан. Да и нынче – то парламент воспитывает газеты; то гэбэшный генерал Стерлигов обещает показать всем, кто ему не нравится, суровую чекистскую кузькину мать; то представители народов, которые побольше, обязывают народы, что поменьше, не предаваться ненужным мечтаниям. Если когда-то была у нас классовая война, то сегодня идет еще несколько войн одновременно. И потерь по привычке не подсчитывают. А пленных как не берегли, так и не берегут.
…Те, кто постарше, помнят, небось, знаменитые сталинские слова о том, что нет у нас пленных, а есть предатели Родины. Когда мы возвращаем сегодня останки угробленных американцев, впору бы хоть для виду поинтересоваться согражданами, что отсидели в немецком плену, а после этого – еще в советском, долбая воркутинский уголек для согревания Родины-матери… Ведь даже победных медалек никому не дали. Даже ветеранских знаков не давали. Даже судимостей не поснимали со многих. “Почему, мол, не застрелился, а попал в плен?” Мне один наш бывший военнопленный сказал, что и вправду он пожалел, что не застрелился, но не тогда, когда в плен попал, а когда домой возвратился и с собаками встретили…
Мы рассчитываемся с другими, но пока еще не с собой. Пока что из пленных соотечественников занимались в основном единственным – пленником пролетарской революции Николаем Вторым, приконченным согласно революционной законности вместе с родными и близкими. Даже кости нашли. В Англию на исследование отправили. Прочие кости еще ожидают исследователей.
Отдаем полякам материалы о том, как изничтожили их пленных офицеров в Катыни. С американцами говорим о том, куда, в какие братские ямы падали их граждане. Японцев возим к могилам их пленных. Только не ищем те четыреста тысяч собственных солдат и офицеров, которые по сталинско-буденновской бездарности попали в плен к немцам под Киевом, только не аукаем в исторической бездне тех, кто, как сталинский сын Яков, повис на проволоке фашистского – а мог и советского – лагеря.
Говорю “мы”, “нас”, потому что это еще одна неотплаченная вина, еще один грех, не осмысленный нами массово. Если мы не мучимся отсутствием этих людей, значит, ой, сколького еще не поняли.
Недавно ко мне примчался коллега по факультету журналистики, много работавший в вашингтонских киноархивах. Он совершенно случайно нашел там большой рулон кинопленки, на которой снята передача советским представителям пленных-власовцев. Я поглядел эту пленку – старую, без звука, и волосы шевельнулись в остатках прически.
Гонят прикладами к советским грузовикам мальчишек, рвущих шинели и не желающих ехать назад. А американцы с англичанами не понимают, почему это люди не хотят домой возвращаться. Один паренек рвет шинель, надетую прямо на голое тело, валяется в талом снегу. Его подымают – и туда же, к остальным.
Думаю, никого из этих людей в живых уже нет.
Я никогда не любил предателей – а власовцев объявляли всегда архипредателями. Но когда увидел мальчишек, сдаваемых мордатым СМЕРШевцам, подумал, что и этих всех смахнули в общую безымянную яму, с этими уж точно не чикались. Правильно? Жаль, что я эту пленку без вас глядел. После мы ее всему факультету и студентам показали, да что толку-то. В Бостоне этим интересуются. А в Москве?
Хорошо, что один из руководителей новой России, вице-президент Руцкой побывал в шкуре военнопленного. Хорошо, что время от времени вслух изрекаются призывы возвратить афганских пленных. Но нет-нет и воскресает, даже в законах некоторых новоявленных стран Содружества, фраза о том, что человек, оказавшийся в плену, почти что предатель, что надо было последнюю пулю – себе, что нет жизни нигде за положенными тебе пределами. А то, что ты бываешь в этих пределах не шибко нужен – не столь важно. Главное – служить отечеству, а не обременять себя мыслями о взаимной ответственности…
А это ведь одна из главнейших мыслей – взаимная ответственность. Государство, гражданином которого являешься, не имеет права бросать тебя в плену, убивать без суда, не имеет права грабить тебя, девальвируя сбережения без отдачи, запрещать тебе ездить по свету, жить своим умом. Оно не имеет права воспитывать психологию заключенных в тех, кто свободен по гражданству и по рождению. Государство не может обязывать обожать себя; оно должно заслужить любовь собственных граждан. Есть Родина, Отчизна, родная земля – то, с чем ты связан по факту рождения, по языку, истории. И есть – Государство, функционирующее на этой земле. На российской земле бывали и монгольское государство, и польско-литовское, и царская империя, и страна большевиков. И каждый правитель объявлял, что он и есть Родина, а его политические фантазии надо по этому случаю любить, украшать и защищать.
Особенно поразительно было это в коммунистическом государстве. Оно нас терпеть не могло, но внушало, что, кроме него, ничего любить не положено. Государство это предавало живых и мертвых, решая, кто нужен ему, а кто нет. Пленные нужны не были. Бывшее наше пролетарское государство не верило, что, хоть короткое время пообщавшись с другим устройством жизни, можно не отринуть людоедские принципы классовой ненависти, внушавшиеся советским людям. Оно людей, поживших за рубежом, ставило под подозрение, опасаясь, что они там что-то поняли и, не дай Бог, усвоили…
Сегодня, когда мы создаем и воспитываем новое государство, ни за что нельзя позволить, чтобы и оно объявило служение себе высшим смыслом всякой человеческой жизни. Государство должно нам служить. Для этого мы его кормим и содержим. А если будем работать так же плохо, как сейчас, и не сможем содержать его, значит, и сами не заслужим лучшей судьбы. Это аксиома. Судьбы страны и ее народа неразделимы, но это совсем не отношения слуги и хозяина. А судьбы пленных, заключенных, эмигрантов теснейшим образом связаны с судьбой каждого нормального отечества. Страна обязана искать, опекать, защищать своих детей. Хоронить их по-человечески, раз уж случилась беда. Но не вести себя, как хищник, съедающий детенышей, которых не в силах выкормить.
Людей надо беречь. Простые слова, которые никогда не были у нас в почете. Военные уставы не возбраняют американцам, да и гражданам большинства цивилизованных стран сдаваться в плен, если они могут таким образом сберечь для себя и Родины самое дорогое – свои жизни.
Известная история случилась в самом конце прошлой мировой войны, когда знаменитый американский генерал Паттон выстроил своих солдат, высадившихся в Европе и готовых наступать на фашистов.
“Ну что, ребята, – спросил генерал, – как вы понимаете нашу задачу?”
Один бравый солдат вышел вперед из строя и отчеканил: “Победить или погибнуть за Родину!” – “Дурак ты, – сказал Паттон. – Пусть они погибают за свою Родину, а мы должны победить и живехонькими на Родину возвратиться. Она ждет нас.”
Странная это для иных наших деятелей философия. Помню, как давно, еще в институте на военных занятиях, я спросил у преподавателя, почему госпиталя расположены в десятках километров от линии фронта. “А потому, – хохотнул полковник, – что для того, чтобы сделать солдата, надо пять минут. А чтобы сделать врача – лет шесть-семь. То-то…”
Отца моей жены убили под Москвой – их гнали в ополчении на немецкие пулеметы и не считали. Тогда много преподавателей полегло. Мой дядя Александр тоже изчез в необъятных просторах войны, и бабушка плакала ночами, потому что ей сказали, что если он окажется пленным, то разрушатся жизни всех остальных ее детей. Так я и не ведаю, где похоронены мой тесть и брат моего отца.
“Родина слышит, Родина знает”, – пело радио, и многие миллионы думали, как уберечься от этого всезнайки, который никогда не обращал своего знания людям на пользу.
Американцы сегодня трясут бывших и нынешнего президента, требуя отчета по каждому из граждан своей страны, которых страна послала то ли на войну, то ли еще куда и не уберегла.
Американцы не сентиментальны, но они плачут, перечитывая и переглядывая реестры тех, кого их страна не дождалась в самое разное время. Они требуют отчета по каждому и продолжают считать, что создали и лелеют свою страну именно затем, чтобы она их всех видела и защищала в жизни и смерти.
Военнопленных в Америке награждают специальными медалями и чествуют даже больше, чем заурядных, так сказать, ветеранов, которым пришлось меньше вытерпеть для победы. “Только живите! – говорят им. – Вы столько сделали для своей страны, что она обязана выполнить долг и по отношению к вам…”
Нам и это предстоит понять. Переход из государства классовой ненависти, из страны, владевшей и повелевавшей своими гражданами, к обществу, где граждане будут повелевать страной, очень нелегок. Если мы научим государство уважать и любить себя, то и сами, возможно, его полюбим.
А пока я, выходя по утрам на работу, читаю наклейку на автомобильном бампере: “Когда страна перестанет тревожиться, потеряв одного из нас, она потеряет всех…”
Мы ведь с вами живем согласно формуле Бориса Пастернака “У времени в плену…” Господи, угораздило же нас с вами побывать в плену у такого именно времени! Ничего, может быть, полнее сможем оценить и страну, и время, если изменим их к лучшему, уходя из этого плена.
А пока американцы пересчитывают своих и переспрашивают, когда я говорю им, что во второй мировой войне моя страна потеряла 20 миллионов человек. Ни больше ни меньше. Тютелька в тютельку. Для круглого счета, как говорится. В буднях великих строек считать было некогда…
