Владимир Антонович Ивашко. Неужели придется подсказывать или все же сами вспомните?
Вот и не верь после этого в утверждения классиков о бренности земной славы.
Зачем, спрашиваете, пытаться реанимировать то, что безвозвратно ушло?
Владимир Ильич увидел во Льве Николаевиче зеркало русской революции. В принципе, все мы зеркала, вопрос только, что в нас отражается.
В частных фактах биографии Владимира Антоновича Ивашко мне увиделись некие любопытные закономерности. Впрочем, читайте.
ПРОЗА БУДНЕЙ
– Я разговаривал с вашей женой в последних числах декабря, и Людмила Васильевна сказала, что вы в больнице.
– Да, была пневмония. Я надеялся перенести ее на ногах, но потом стало плохо. Учитывая, что у меня несколько скомпрометировано сердце… Спасибо врачам, поставили на ноги и 30 декабря отпустили на волю, встречать Новый год в семье.
– А где вы лечитесь?
– В ЦКБ. В Центральной клинической больнице. В Кунцево.
– Это бывшая “кремлевка”?
– Она самая. К ЦКБ я приписан как ликвидатор последствий чернобыльской аварии. По закону чернобыльцы имеют право оставаться на учете в той больнице, где числились и раньше.
– Значит, с медициной без изменений, вас ничем не ущемили?
– Как посмотреть. С 92-го года меня перевели в другую поликлинику, рангом пониже. Я не стал поднимать вокруг этого шум, требовать пересмотра решения, хотя со мной поступили незаконно. Но Бог с ними.
– Вы на пенсии?
– С декабря 91-го. После августовских событий и известных ельцинских указов аппарат ЦК КПСС перестал функционировать, но какое-то время отводилось для трудоустройства людей, решения других оргвопросов. Мне было проще, поскольку чернобыльские льготы позволяют уходить на пенсию на десять лет раньше – с пятидесяти. Но я чувствовал себя ответственным за других. И лишь когда со всеми прочими проблемы разрешились, я оформил себе пенсию.
– Вы уходили с поста заместителя генсека?
– Конечно. Это последняя запись в моей трудовой книжке.
Пенсию мне назначили самую обычную, рядовую – 390 рублей. Никаких персональных и так далее. Сегодня, безусловно, получаю на порядок выше, но точную сумму назвать не могу, сам ее не знаю, постоянно идут какие-то перерасчеты, дотации. Однако в любом случае государство платит мне не больше, чем любому пенсионеру, проработавшему с мое.
– Довольствуетесь пенсией или все же где-то подрабатываете?
– Я не подрабатываю, а продаю свои знания.
– И кто их покупает?
– Есть такие организации. И совсем не то, что вы подумали.
– Да я, собственно…
– У меня достаточный жизненный опыт, я много лет занимался региональной и отраслевой экономикой.
– Ну да, вы ведь, кажется, кандидат наук?
– Совершенно не боясь показаться нескромным, могу сказать вам, что являюсь весьма серьезным специалистом в сфере экономики. Люди это знают, поэтому на меня есть спрос. Консультирую коммерческие структуры, частные фирмы.
– И все же поконкретнее: с кем вы сотрудничаете?
– Я хотел бы избежать каких-то названий и имен. Дело не в том, что я чего-то боюсь, просто не желаю давать дополнительную информацию злым людям.
– Что вы имеете в виду?
– После августа 91-го я видел немало специалистов очень высокой квалификации, которым пришлось трудно только по той причине, что они имели то или иное отношение к аппарату ЦК КПСС и “несвоевременно” (это слово я беру в кавычки) сожгли свой партбилет. О тех, кто не сжег, я уже и не говорю. Зачем же я стану по новой создавать проблемы своим друзьям, предложившим мне работу?
Клеймо бывшего партийца – дикость какая-то. Будто среди нынешнего руководства есть такие, кто не прошел школу КПСС. Этот парадокс особенно зримо проявился во время длительного процесса в Конституционном суде. Поверьте, это выглядело трагикомично. Ведь в зале сидели люди, которые на протяжении десятилетий находились в одной коммунистической партии. Теперь же одни требовали ее полной реабилитации, другие – смертного приговора КПСС, а третьи брались рассудить обе стороны. Эта коллизия, думаю, немало позабавит историков будущего. По сути, шел процесс между теми, кто сохранил свои убеждения и идеалы, и теми, кто их предал. Я считаю, что победа осталась за нами, мы выиграли суд.
ВОСХОЖДЕНИЕ
– В партийные структуры вы когда пришли?
– Я семнадцать лет проработал преподавателем в харьковских вузах, был доцентом, читал лекции студентам. А потом, как нередко практиковалось в те годы, меня забрали в аппарат, сделали заведующим отделом науки и учебных заведений обкома партии. В 86-м году с должности секретаря по идеологии меня забрали в Киев – на такой же пост, но уже в ЦК компартии Украины. Затем два года был первым секретарем Днепропетровского обкома партии, пока в декабре 88-го не утвердили вторым секретарем украинского ЦК.
– Стремительная карьера, ничего не скажешь.
– Осенью 89-го я уже был первым секретарем! Владимир Щербицкий, с начала семидесятых руководивший республикой, уже серьезно болел, крепко сдал физически. Поэтому примерно через месяц после моего назначения вторым секретарем он открыто сказал, что видит меня своим преемником, и предложил активнее брать дела в свои руки.
– К сентябрю 89-го вы решили: пора…
– Не я решил, Владимир Васильевич сам написал заявление об уходе.
– Владимир Антонович, вы говорите так, словно у Щербицкого были какие-то варианты: писать или не писать, уходить или оставаться. Заявления “по собственному”, сработанные под диктовку, – это нам знакомо. Удивительнее другое: то, что Горбачев так долго не убирал Щербицкого, ведь тот был последним из брежневского состава Политбюро.
– Вы подталкиваете меня к тому, чтобы я начал сейчас строить какие-то гипотезы, предположения.
– Мне кажется, вы должны знать достаточно, чтобы оперировать фактами.
– Я и хочу это сделать. Факты таковы: болезнь не позволяла Щербицкому работать с полной отдачей. Он это чувствовал, понимал, поэтому и решил уйти. А отношения с Горбачевым у Владимира Васильевича были хорошими.
– Ой ли?
– Да, хорошими!
– Егор Лигачев рассказывал мне, что при выборах Горбачева генсеком в марте 85-го больше всего опасались противодействия со стороны весьма влиятельных членов ПБ Щербицкого и Кунаева. Тогда, если помните, сделали так, что ни тот, ни другой на решающее заседание не попали.
– Мы с Владимиром Васильевичем неоднократно вели достаточно доверительные беседы с глазу на глаз, но никогда он не позволял себе некорректных выпадов в адрес Михал Сергеича. Хотя, конечно, были моменты, когда он не во всем соглашался с Генеральным, имел свое особое мнение.
– И все же по какой-то причине Горбачев долго не трогал Щербицкого. Может, боялся?
– Нет, в 88-м году Горбачев не мог бояться Щербицкого.
– Владимир Антонович, указывая конкретный год, вы как бы подводите к мысли, что раньше Михаил Сергеевич имел основания опасаться Щербицкого?
– Вы хотите, чтобы я подтверждал или опровергал ваши догадки? Увольте. Домыслов существует масса, но я свою лепту вносить не намерен. Могу утверждать с определенностью: намеки, что Щербицкий сам метил в кресло генсека и поэтому затаил обиду на Горбачева, – ложь. Разговоры же о том, что от Владимира Васильевича откупились, сохранив за ним еще на три с половиной года место лидера крупнейшей республиканской парторганизации, также беспочвенны. Щербицкий никогда не пошел бы на сделку.
– Владимир Антонович, поставим точку, иначе вы сейчас докажете, что Горбачев и Щербицкий были лучшими друзьями.
– Я говорю лишь то, как все происходило на самом деле, а то, что мои ответы вас не устраивают…
– Да не ответы, а нежелание отвечать!
– Почему? Вам нужны примеры несогласия Владимира Васильевича с Михал Сергеичем? Могу рассказать почти анекдотический случай. В период особенно ожесточенной борьбы с алкоголизмом придумали новый термин “литроградус”. Другими словами, литр водки приравнивался к двум литрам двадцатиградусного вина или к восьми литрам пятиградусного пива. С помощью этих литроградусов и подсчитывали, сколько спиртного выпивается в том или ином регионе на душу населения. А на Украине народ привык после рабочей смены выпить бокал-два пива. Особенно это было распространено в шахтерских поселках и городах с металлургическим производством. Отпашешь шесть часов в забое или простоишь у мартена – и так хочется хлебнуть холодненького… Это никогда не считалось пьянством. Но литроградусы-то накручиваются… Как-то за обедом в ЦК мы и предложили Щербицкому на очередном заседании Политбюро поставить вопрос об отмене этих проклятых литроградусов.
– Наверное, сами секретари попивали в ЦК пивко и из-за статистики беспокоились?
– Нет, к тому времени Владимир Васильевич установил у нас сухой закон. И тем не менее записочку для выступления на Политбюро мы ему подготовили.
Приехал из Москвы злой, разбушевался: “Из-за вас с Горбачевым поцапался. Меня теперь в алкоголики записали. Горите вы со своим пивом!”
Вот вам иллюстрация взаимоотношений, существовавших между Горбачевым и Щербицким. Кто тут кого боялся?
Владимира Васильевича с поста первого секретаря не выгоняли, не выжимали. Он сам ушел. На пленум, где меня избирали, приехал Горбачев, и все оформили цивилизованно.
ВСЕ ВЫШЕ, ВЫШЕ И ВЫШЕ
– Однако вы недолго оставались первым секретарем?
– Да, весной 90-го прошли выборы в Верховный Совет Украины, в конкуренции с 11 кандидатами меня избрали депутатом от одного из районов Киева. Попутно замечу, что я не проиграл ни одних выборов в своей жизни. Но это так, к слову…
На первой сессии парламента нового созыва меня выдвинули в Председатели Верховного Совета Украины.
– А оппозиция поставила условием избрания ваш уход с поста первого секретаря?
– Нет, условий я в жизни ничьих не принимал, о чем вам и докладываю!
Да, от меня вымогали заявления об уходе с партработы, но я терпеть не могу, когда на меня пытаются оказать давление. Поэтому я не пошел на поводу у оппозиции, посчитав, что это не та ситуация, когда нужно идти на компромиссы.
…В первом же туре выборов я набрал необходимое количество голосов и стал Председателем Верховного Совета, оставаясь во главе ЦК КПУ. То есть в принципе я мог бы и дальше совмещать эти должности. Однако вскоре я убедился, что никаких сил не хватит, дабы добросовестно работать на два фронта. В ЦК я обычно приходил с распухшей головой только часов в шесть вечера после изнурительнейших дебатов в парламенте. Долго так продолжаться не могло, и я принял решение обратиться к съезду коммунистов Украины с просьбой освободить меня от должности первого секретаря. Товарищи по партии с пониманием отнеслись к моему обращению.
– А Горбачев не пытался вас удержать?
– Я позвонил ему, рассказал все обстоятельства. Михал Сергеич принял мое сообщение к сведению.
Конечно, можно совмещать и двадцать должностей, ухватить столько портфелей, сколько в руки влезет, но какая польза от такой работы? Мне казалось важным сосредоточить все усилия на том, чтобы наладить деятельность украинского парламента.
– Но ведь и в должности Председателя Верховного Совета Украины вы пробыли считанные месяцы!
– А это уже совсем другая история.
Летом 90-го года в Москве проходил XXVIII съезд КПСС, делегатом которого я был избран от Украины. Во время съезда и заварилась каша. Мне уже приходилось об этом писать, рассказывать обстоятельства дела, но в мою версию по-прежнему никто не верит. Хотя у меня и есть живые свидетели.
Так совпало, что мой добровольный уход с поста Председателя Верховного Совета и избрание заместителем Генерального секретаря ЦК КПСС прошли практически одновременно, что дает повод моим недругам говорить, будто я променял судьбу Украины на московскую карьеру.
В действительности же все было по-иному. 9 июля прямо отсюда, из Москвы, я написал заявление об уходе из спикеров парламента, а через несколько дней в самом деле стал заместителем Горбачева по партии. Но вся штука в том, что из Верховного Совета я уходил, еще не зная, что мне поступит новое предложение. Моя отставка была продиктована не карьерными соображениями, к этому меня подтолкнуло другое. Кстати, Горбачев советовал мне не торопиться с заявлением, слетать в Киев и попытаться урегулировать все на месте. Но я твердо сказал, что больше председательское кресло занимать не стану. Никаких новых портфелей я для себя не выторговывал, и мне их никто тогда не предлагал. Вот в это обстоятельство как раз и не верят, подозревая меня в заранее спланированной акции с отставкой. Но я еще раз повторю: не боюсь показаться нескромным, заявляя, что считаю себя достаточно сильным человеком. Поэтому я принял решение и его реализовал.
А не верят мне по понятной причине. Мой поступок не поддается логике большинства. У нас ведь как? Если кто-то получил должность, то держится за нее руками и ногами – не оторвешь. Так было раньше, так осталось и теперь. Представьте: у меня во власти огромная республика, по сути одна из крупнейших европейских держав, я уж не говорю о личном благополучии – персональном самолете, дачах и так далее. И вот человек добровольно подает в отставку. Значит?.. Логика рассуждений у многих людей в этой ситуации такая: значит, ему посулили еще что-то более заманчивое, от добра добра не ищут и тэ дэ.
Кажется, все верно, но в данном случае ошибочка получается. На Украине говорят: держится, как вошь за кожух. Я никогда не цеплялся за должности, меня этому мама и папа не учили. Всегда в первую очередь думал об интересах дела.
– Откуда же возникла должность зама генсека?
– Горбачев воспользовался ситуацией. Ему нужна была правая рука, поскольку работа Президента занимала очень много времени, кто-то должен был замещать его на партии. И выбор кандидатов оказался не так уж широк. Буквально 2-3 человека. Нет, КПСС никогда не испытывала недостатка в прекрасных людях, но заместителем Генерального могли выбрать только человека уже узнаваемого, авторитетного. Таким требованиям отвечали Назарбаев, я, еще несколько товарищей. Вполне могли рекомендовать и их, но поскольку я заявил об уходе из украинского парламента, Михаил Сергеевич выбор остановил на мне.
– И все-таки, Владимир Антонович, обстоятельства вашей отставки не совсем ясны. Тогда, насколько я помню, на украинской сессии поднялась буча из-за того, что депутаты-коммунисты уехали в Москву на съезд решать свои партийные дела, презрев судьбу Украины. Кажется, от вас в категорической форме потребовали незамедлительно вернуться в Киев. Вас опять оскорбило, что кто-то смеет чего-то требовать, ставит ультиматумы?
– На украинской сессии случилось то, что должно было случиться. Я ведь уезжал на съезд не просто так, якобы выказав неуважение к парламенту. Накануне отъезда мы провели Президиум Верховного Совета, где договорились, что в мое отсутствие председательствовать будут два моих зама, обсудили, какие вопросы выносить в повестку. Я, кстати, объяснил, почему мне необходимо появиться на съезде: я же на тот момент еще оставался членом Политбюро ЦК КПСС. Все с моими аргументами согласились.
Но стоило мне приехать в Москву, как в Киеве началась заварушка. Удалось-таки взорвать бомбу на сессии. Я позвонил, спрашиваю: ребята, что происходит? А мне: приезжайте и все. А где же мои товарищи по партии, которых больше половины среди депутатов? Отвечают: и они требуют немедленного возвращения в Киев.
Я попросил выслать мне стенограмму заседания в парламенте. Утром мне ее доставили. Я прочитал, и все тут стало ясно. За то короткое время, что я проработал Председателем Верховного Совета, моя кандидатура перестала устраивать и правых, и левых. Я потерял сторонников, со мной остались только истинные реформаторы, те, кто хотел обновления, а не просто власти. Оппозиция из Руха – эти националисты, национал-шовинисты – никогда меня не принимали, желая моего ухода. Потерял я поддержку и со стороны депутатов-коммунистов, которые отнюдь не желали реформ, а рассчитывали с моей помощью получить новые портфели, чего не случилось.
Уяснив ситуацию, я сделал, по-моему, единственно возможное – ушел. Я не захотел оставаться в истории Украины третьим в списке после гетмана Скоропадского и Петлюры. Это главное. И никаких планов, связанных с постами в Москве, я не строил. Если уж хотите совсем откровенно, признаюсь, что я рассчитывал упросить Горбачева отправить меня послом в какую-нибудь африканскую страну. Пожить там, поостыть, отдохнуть малость от наших политических бурь. Поэтому я, кстати, и отказывался поначалу от выдвижения меня в заместители Генерального. С одной стороны, не хотел снова ввязываться в эту схватку, а с другой – представлял, какой будет реакция на мое назначение на Украине.
– И все же почему вы не поехали в Киев и не попытались все лично объяснить людям?
– Я считал тогда и считаю теперь, что ко мне не было проявлено соответствующего отношения, должного уважения. Нельзя из председателя парламента делать марионетку: дернули за одну веревочку, он побежал, дернули за другую – остановился. Клоуном я не был и не буду. Я написал заявление, в котором попытался растолковать сессии мотивы своего ухода. Кстати, это заявление несколько дней скрывали, не зачитывали, чем только усугубили ситуацию. Когда меня выдвинули в заместители Горбачева, в Киеве еще не знали о моем заявлении об отставке.
– И после этого вы еще удивляетесь, что не верят в искренность ваших слов?
– Ну что же мне теперь делать? Что случилось, то случилось. Но я должен заметить, упреждая ваши вопросы, что я не жалею ни об одном дне своей жизни!
РАЗБОР ПОЛЕТОВ
– После отставки вы бывали на Украине?
– Многократно. Естественно, уже как партикулярная личность. Я понимаю, почему вы спрашиваете. Нет, никаких неприятных ощущений из этих поездок я не вынес. За все время был лишь один эпизод, когда в ресторане одного из областных центров сидящие за соседним с нами столиком люди стали говорить, что Ивашко продался москалям, позор ему. Этих людей быстренько мои товарищи успокоили, те потом еще приходили извиняться. Всё, в остальных же случаях встречают вполне доброжелательно, радушно. Недавно, например, шел по Киеву и так мне захотелось пива попить, что прямо на улице стал в очередь. Люди меня узнали, тут же завязался спор, но никаких оскорблений в свой адрес я не услышал.
– Получается, Владимир Антонович, мы с разными людьми на Украине общаемся. Среди моих знакомых немало таких, кто по-прежнему считает, что вы изменили национальным интересам. Кстати, предателем числят вас не только на Украине. Извините, что говорю это прямо в лицо, но я ведь вас ни в чем не обвиняю, профессия не та. Я просто повторяю сказанное другими и рассчитываю на ваш комментарий. Горбачев после Фороса, например, неоднократно подчеркивал, что не желает знаться с руководством КПСС, бросившим его в блокаде. Поскольку вы являлись заместителем генсека…
– Тема предательства – очень сложная тема. Я думаю, что не все точки еще расставлены. Кто с кем поддерживает отношения, а кто нет – дело тонкое, я не хотел бы уподобляться тем людям, которые подогревают и без того накалившиеся страсти, бросая бездоказательные обвинения. Кто говорит обо мне плохо, пусть говорит. Я не стану опускаться до этого.
– Я не требую ответных обвинений. Собственно, я хочу получить ответ на вопрос, прав ли я, утверждая, что вы оказались в одиночестве, некоем вакууме? Назад, на Украину, дороги нет, здесь, в Москве, тоже не сложилось. Вы как бы ни с победителями, ни с проигравшими. Сторонники или сочувствующие есть и у Ельцина, и у сидящих в “Матросской тишине”. Даже Горбачев сохранил часть союзников. А вы, с кем остались вы?
– Во всем, о чем вы говорите, речь совсем не о моей ущербности, а может, наоборот? Вы упомянули Горбачева. После Фороса мы беседовали дважды – первый раз лично, потом по телефону, причем инициатором телефонного разговора выступал Михаил Сергеевич. Дальнейшие же контакты, по-моему, были просто ни к чему.
– Да речь-то, Владимир Антонович, не о том.
– Я понимаю, вас интересует, есть ли у меня друзья. Не знаю, поверите ли, но 31 декабря телефон раскалился от звонков. И с бывшими секретарями ЦК поддерживаю отношения, и с Украины звонят, не забывают.
– И Кравчук? Какие-то контакты с ним сохранились? Леонид Макарович ведь был заведующим отделом ЦК КПУ, когда вы стали секретарем, то есть работал под вашим началом. Теперь же он президент суверенной державы.
– С Кравчуком давно не поддерживаю никаких отношений. Но это никак не связано с его нынешней должностью и тем, что я фактически вне большой политики. Мы разошлись намного раньше. Просто однажды, когда я не был уже первым секретарем ЦК, Кравчук позволил себе за глаза отозваться обо мне весьма некрасиво. Очевидно, не рассчитывал, что мне станет известно об этом. С той поры я прервал всяческие отношения. Хотя до того мы вполне нормально контактировали. Теперь же – все. Он мне никогда не звонит, и я к нему не обращаюсь. Думаю, ни один от этого много не потерял.
– Вы уже сказали, что не жалеете ни об одном из прожитых дней. Но неужели не гложет сознание, что если бы в какой-то момент вы поступили по-иному, то сейчас вполне могли бы быть не просто консультантом в частной фирме, а президентом Украины?
– Ну… Не уверен, что сегодня я захотел бы быть президентом. Очень уж ситуация сложна и неоднозначна. Понимаете, я совершенно иначе представлял себе судьбу Украины. Если бы я стоял во главе государства, по-другому проводились бы реформы, строилась национальная политика. Поскольку же я не смог найти поддержки и сторонников на посту Председателя Верховного Совета, то вряд ли бы и президентом стал.
Был бы я президентом, не было бы на Украине никаких купонов. Получилось же наоборот: меня нет, а купоны есть.
– Жалеете, Владимир Антонович, жалеете… Что бы вы мне сейчас ни говорили, однако, не сможете оспорить тот факт, что вы человек карьеры. Это естественно, в этом нет ничего предосудительного. Это единственный путь для того, кто пошел в партийные или государственные структуры. Другое дело, что, поставив в какой-то момент на Москву, вы, очевидно, совершили ошибку, оказавшуюся в дальнейшем роковой для вашей карьеры?
– Я категорически отвергаю формулировку “поставили на Москву”. Я вам по-человечески, откровенно сказал, почему хотел уйти из председателей парламента.
– Однако, став заместителем Горбачева, вряд ли думали, что продержитесь всего год. Наверняка рассчитывали на большее.
– Я шел заниматься реформированием партии. Если бы не известные трагические события, думаю, нам удалось бы ее сохранить.
– Владимир Антонович, понимаете, в данной ситуации меня занимает судьба не Украины или, скажем, КПСС, а конкретного человека по фамилии Ивашко. Ответьте, был день, когда вы испытали ощущение краха? Нет, страх не за страну в целом, а лично за себя?
– Было чувство противного тупика. Но опять-таки не из-за себя. Я задавал мучительный вопрос: “Что же вы делаете?”, обращенный к тем, кто разваливал Советский Союз. К сожалению, за всем происходившим я наблюдал по телевизору, поскольку мне сделали третью операцию на щитовидке и я физически не мог выходить из дома.
– А себя не спрашивали: что я сделал неправильно?
– Нет, не спрашивал. Горбачев, например, это называет предательством, а я считаю одной из главных своих заслуг то, что не допустил проведения 20 августа 90-го года пленума ЦК КПСС. В результате мне удалось не замарать партию участием в делах ГКЧП.
– Хорошо, ну а желание забиться в норку, чтобы никого не видеть и ничего не слышать, испытывали?
– С желаниями дело темное. Я должен был не эмоциями руководствоваться, а чувством долга, поэтому после августа делал все, чтобы зависящие от меня люди не пострадали. А уж потом – о себе.
– Владимир Антонович, вы вынуждаете меня еще раз задавать тот же вопрос в новой вариации: признавались ли вы сами себе, что однажды по ошибке поставили не на ту лошадь и все проиграли?
– Ни на кого и ни на что я не ставил! Если хотите знать, я по натуре фаталист, вполне доверяю судьбе, поэтому никуда никогда не просился, считая, что жизнь сама распорядится.
– Другими словами, вы жили по принципу – куда кривая вывезет?
– В известной мере.
– И куда же она вывезла?
– Кривая вывезла не меня, она вывезла страну.
– Нет уж, давайте все-таки о вас, со страной в следующий раз разберемся.
– А я лишь частица малая, нельзя меня рассматривать отдельно от целого.
– И все же, каким видите завтрашний день конкретно вы?
– Свой завтрашний день я вижу в работе на ниве экономики в масштабах, которые позволили бы наиболее коротким путем решать проблемы, стоящие перед Россией, Украиной, нашими народами.
– Признаться, думал, вы сейчас скажете о сыне, о внучке.
– Я не чувствую себя дедушкой, сидящим на завалинке. Не собираюсь так доживать жизнь.
– Словом, проигравшим вы себя не ощущаете?
– О чем вы говорите! Ни за что!
Андрей ВАНДЕНКО.
