Я ПРОСТИЛСЯ С ПОЛИТИКОЙ

СИМОН СОЛОВЕЙЧИК,

главный редактор газеты “Первое Сентября”.

Был в южном русском городе; в столовой опрятно, быстро подают. Я похвалил официантку, она смутилась и ответила давно забытыми словами:

– Мы стараемся.

Зашел в парикмахерскую, там тихо, чисто, хорошо. Я не удержался, сказал что-то одобрительное, женщина ответила мне негромко:

– Мы очень стараемся.

Слово за словом уходят в прошлое, и вдруг вспомнилось никогда не слыханное (разве что в кино), только читанное:

– Рады стараться!

Боже мой! Стараться – это радость…

Со всех сторон только и слышишь: пропала духовность…

Когда слышу такое, думаю: среди кого же обитают эти люди? Почему они взяли себе в жены такую плохую (бездуховную) женщину, почему у них такие никудышные (бездуховные) дети, зачем они водятся с такими дрянными (бездуховными) друзьями? Кто ж им виноват, какая система или смена систем?

Давно, еще когда эти слова и упоминать было нельзя, я размышлял о духе и духовности – без этих понятий бессмысленно говорить о воспитании. Я думал так: слово “дух” в его светском значении – это стремление к бесконечному. Дух – бесконечное стремление к высшему.

Так я понял, мне кажется, и смысл воспитания: передать ребенку дух, живущий в народе и в языке его. Тогда получается, что воспитывать могут лишь люди, крепкие духом, те, у кого стремление к вечному и надбытовому сильно и постоянно, кто действительно верит в то, что есть на земле красота, добро и правда – важно, что это дело веры.

В старинном слове “старательность” можно услышать много прекрасных смыслов, но в последнее время слово как-то испорчено – испорчено фразой “А ты зачем старался?” (имеется в виду – зачем прислуживал дурной власти), выражением “старательный ученик” и тому подобным. Стараться чуть ли не стыдно, старательный противопоставляется творческому. Гений – Моцарт, старательный, усердный – Сальери. Старательный – дурной, старательным может быть и убийца.

На самом деле без старательности духовность не существует. В вершине старательное и творческое сходятся: всякий талантливый человек старателен в своей работе до невозможного, до безумия, до того, что вызывает раздражение окружающих.

Мы живем в мире, резко отличающемся от всего остального. Мы живем в мире, где люди не стараются. Когда на поезде переезжаешь границу, возвращаясь домой, то ужас охватывает: только что земля была чистой и ухоженной, и вдруг с какой-то линии, с государственной границы все оплевано и захламлено. Никто не старается поддерживать чистоту. Никто не любит эту землю – старательность в работе невозможна без любви к ней. Старательность – это любовь к людям и труду, которая живет в душе, старательность – корень духовности.

…Принесли блестящий фотоснимок – идет хирургическая операция. Вид сверху. Отличная работа.

Я попросил не давать фото в газету. Страшно смотреть.

Считается, что если кто-то чего-то не хочет знать, то это вроде трусости.

Ну, трусость и храбрость – понятия относительные. Я, признаться, многого боюсь – трус. Боюсь, что в результате всех нынешних передряг и общей политической неопытности к власти придет кто-то совсем ужасный. Боюсь, что наши руководители не удержат экономику в руках, все в один день пойдет враздрызг и начнется разруха. Боюсь, и оттого постоянно желал правительству силы и удачи в начинаниях. И за себя боюсь – сильно ошибиться, против совести пойти, особенно в неясных случаях. Боюсь, что плохо делаю свое дело.

Страшного не избежать, о нем необходимо знать – страшного в нашей жизни, индивидуальной и общей – переизбыток. Но надобно и охраняться. Душа не ЭВМ, для которой существует лишь одно измерение – информация. Человек вовсе не информационная система, как принято думать и писать в последние годы.

Если все – информация, то надо и страшный снимок поместить, и про все убийства написать. Но есть ведь еще и такое понятие, как состояние души и духа. Человек утром встал, открыл газету, в ней по необходимости много проблемного и неприятного – почему же надо еще напоминать ему о смерти и болезнях?

Мы должны оберегать друг друга не только от несчастий, но и от тяжелой информации. Информация в наше время приобретает некоторые зловредные черты. Прежде всякое известие было слухом, и люди относились к нему как к слуху – они были отчасти и огорожены. Хочешь – верь, хочешь – не верь. Теперь, когда информация стала визуальной – снимок, видео, – ей трудно не верить. Информация оборачивается насилием.

Если поместить в газете снимок из операционной, мы заставим каждого читателя посмотреть его – именно заставим. А какое же мы имеем право?

Есть любители ужасов; зачем-то им надо, им нравится испытывать страх – в этом нет ничего предосудительного, и для таких людей делают фильмы ужасов. Можно выпускать и газету-ужас, газету-триллер. Можно делать все что угодно, нельзя лишь насильничать. Появилась порнолитература – ничего страшного. Это вовсе не говорит об упадке нравов. Единственное: порнография не должна насаждаться насильно. Неприличных плакатов не должно быть в переходах метро. Страшное, ужасное, неприличное имеет право на существование, но не имеет права лезть в глаза человеку, который всего этого не любит.

Однажды друг-хирург привел меня в большую больницу. “А хочешь, – сказал он, – пройдем в операционную, и ты увидишь живое человеческое сердце?” Я наотрез отказался. Но коварный мой дружок завел меня в какую-то комнату на верхнем этаже, и оказалось, что там есть огороженное окно в полу и можно сверху следить за операцией – это сделано для студентов. И так я увидел бьющееся сердце. Оно очень большое.

Ничего не скажу, ни одной детали не добавлю. Но жизнь моя стала с тех пор хуже. И я стал хуже. Открытое сердце в разверстой груди – это для врачей. Обыкновенному человеку нельзя знать некоторые профессиональные тайны. Театральному зрителю незачем ходить за кулисы. Артисту, по-моему, нельзя давать интервью – он почти всегда неинтересен, всегда глупее, чем на сцене.

Воспитывая детей, должны ли мы водить их по операционным, впускать за кулисы жизни? Должны ли мы рассказывать им всю правду?

Думаю, что нет. Доводы “все равно узнают”, “узнают, но не от нас” не кажутся убедительными. Когда дети узнают об интимных отношениях между мужчиной и женщиной от своих сверстников, они, дети, отчасти и защищены. Они могут верить или не верить. Когда же им все в подробностях сообщает взрослый – и так, что не верить нельзя, ибо тут наука и авторитет, – дети попадают в ловушку, им не убежать.

Мы должны охранять друг друга и детей от всего опасного, в том числе и от опасной правды. Уберечь – не убережешь. Но наше дело – охранять.

Все-таки мы не совсем правы, когда говорим, что человека не должны интересовать политика, страна, жизнь общества. Как так? А дети?

Теперь все общие фразы научились говорить страстно и очень искренними голосами. Когда слышу: “ради наших детей” или “ дети – наше будущее” и так далее, становится скучно. Однажды я сильно невзлюбил знакомого, который сказал о своем маленьком сыне, что он “замечательный человечек”. Бойтесь людей, которые могут сказать о сыне, что он человечек!

Как только выделяют из общих человеческих проблем особые – воспитательные вопросы, так получается ложь. Отношения с детьми те же и такие же, как и со взрослыми. А если честно – то и взрослых тому же, чему и детей, учить необходимо. Может быть, взрослых больше и настойчивее надо бы учить, да неудобно. Учить – делать замечания, а как это – делать замечания? Замечание не переживешь. Оно всегда больно ранит. Я помню все замечания, какие мне были сделаны за все детство – три или четыре. Последнее – когда мне было восемь лет. До сих пор стыдно. Ни отец, ни мама не сделали мне ни одного замечания за всю жизнь. Не потому, что я был идеальным существом, а потому, что они понимали недопустимость замечаний.

Газет теперь не боятся. Все переменилось. Административной власти у печати не было и раньше, но повсюду властвовали райкомы и обкомы. И они побаивались газет, особенно центральных, ибо на месте всегда кажется, будто газета выражает волю начальства. Если она критикует директора, то, следовательно, его придется снимать. Теперь, к счастью, райкомов-обкомов нет, но с их исчезновением потеряли административную власть и газеты.

Это одна из самых крупных перемен в нашей жизни – перемена роли и возможностей печати. Принято думать, будто печать распустилась и теперь может все, коль скоро нет цензуры. На самом деле произошло обратное: печать лишили прежней силы. Она не может теперь ничего.

Теперь нет баррикад. Вот едва ли не основная особенность нового времени – нет баррикад. Хотя противоположные взгляды, конечно же, есть, и они даже обострились. Но взгляды, речи, страсти – одно, а власть – другое. Власть предполагает подчинение – насильственное или добровольное.

Теперь газета не административная власть, не духовная, а просто связь с живыми людьми. Почта.

Ни разу в жизни я прежде не писал политической статьи. Не скажу, что меня не волнует политика, но педагогика интереснее и важнее – так мне казалось.

Но примерно два года назад открыл утром тогдашнюю “Правду” и прочитал статью, из которой следовало, что картошки на зиму нет и не будет, и виноваты в этом демократы – теперь уж не помню ни имени автора, ни его логики. Но логика была ужасной, тон статьи безобразный…

И я написал первую в жизни политическую статью. По сути, она была о том же, о чем и педагогические материалы – в защиту справедливости. Не демократов, не левых, не правых, а справедливости. Можно высказывать любые взгляды, но нельзя публично лгать. На всякую публичную ложь кто-то должен ответить.

Я стал писать небольшие статьи о политике, в которых политики вовсе не было – одни только эмоции. Я писал их для себя – чтобы выжить, чтобы хоть внутри себя поддерживать справедливость…

Теперь осталось сказать нечто немыслимое, рискую вызвать насмешки: скажу, что я понял в политике все, чего мне не хватало, и теперь спокойно смотрю телевизор и читаю газеты. Может быть, мое понимание ложно, но нет мучительной неясности. Политика стала неинтересной, и я начал подумывать – не пора ли вернуться в педагогику?

И я вернулся.


 Издательский Дом «Новый Взгляд»


Оставьте комментарий

Также в этом номере:

ЮРИЙ АНТОНОВ. ТВ-парад
МИФ О “РУССКОМ ФАШИЗМЕ”
Фаталист
УЧИТЕСЬ ПРОДАВАТЬ ТАЛАНТ
УГРЮМ-РЕКА
Валерий ЛЕОНТЬЕВ. Хит-парад
Я И КГБ


««« »»»