Бывшая страна поползла в клочки. Бог с ней. Плохо, когда ползет в клочки здравый смысл и один из новоявленных президентов призывает нацию во имя самоспасения заняться гражданской войной. А другие, еще не накормив людей и не одев их, призывают к немедленному созданию собственных военно-морских флотов. Совершенно как в старом анекдоте про колхозника, предложившего на общем собрании скинуться и купить “ироплант”. На вопросы о смысле такой покупки он ответил, что хорошо бы сесть в такой “ироплант” и улететь к такой-то бабушке подальше от родных мест. Может быть, и флот в этом смысле способен оказаться полезным?
Люди медленно учатся жить по-человечески, постепенно привыкая к цивилизации, постепенно, ой как постепенно принимая ее критерии. Причем не только материальные, но и моральные, которые даются хуже всего. В Америке, например, газеты не кладут в почтовый ящик. В пластиковых пакетах или просто перехваченные резинкой, газеты швыряются к подъезду дома, и каждый человек, идя на службу или с нее, может наклониться и поднять то, что выписывал.
В начале этого года, когда было подряд довольно много выходных дней и люди разъехались кто куда, за неделю у подъезда скопились кучи газет. Но тем не менее, жильцы, которые на дом ничего не выписывают, – публика вроде меня – по утрам переступали через эти подписные кучи и шли за угол купить газету. Вполне нормально, но до чего же непривычно! Сколько раз у меня в Москве не то что у подъезда поднимали газету или журнал, но ящик взламывали: и ничего. Назови я это преступлением, могут и возмутиться: у нас, мол, такие традиции, а у них – другие, и нечего крохоборствовать!
Уничтожив чувство собственности, мы сделали всю страну бесхозной, где все не принадлежит никому, то есть принадлежит государству – и газеты, и картошка, и самолеты. Начавшись с большого грабежа в 1917 году, Система ввела мелкое воровство в привычку, подарив своим гражданам страх, бедность и неуверенность как главные свои приметы. Сколько бы мы нынче ни хорохорились, приметы эти с нами по сегодня. Как-то мне позвонил один из недавних эмигрантов и посетовал, что ему и квартиру в Нью-Йорке дали не очень хорошую, и работу не сразу предложили: в общем, чуть-чуть ругнул Америку. Назавтра утром позвонила его жена и, четко выговаривая слова, начала мне говорить, как они счастливы в Нью-Йорке, какая это замечательная страна и все такое. Я слушал-слушал, а потом сказал ей: “Да не старайся ты и не расходуй зря деньги на телефон. Здесь не подслушивают. Все монологи твоего мужа остались незафиксированными…” После паузы жена эмигранта сказала: “А кто его знает?” – и повесила трубку. Тоже ведь вполне советский рефлекс – привычка к тому, что незаконная, негласная власть сильнее законной. Так нам вдолбили в головы и даже за тридевять земель от дома люди, уже не имеющие бывшего советского гражданства, остаются продуктами развалившейся, но не так просто уходящей системы.
Когда-то нас приучали смывать с себя “родимые пятна капитализма”. Но родинки коммунизма оказались куда приметнее. Один мой знакомый, известный и вполне порядочный писатель, начал выступать в Нью-Йорке с обращения “товарищи”, а затем долго оправдывался, что так привык за многие годы. Если бы только к этому… Мы отвыкали от настоящего товарищества, приучались терпеть доносчиков как неизбежность и в то же время сделали слово “товарищ” официальным, а разговоры о справедливости и чистоте – приметой своего несправедливого и весьма нечистого общества.
Мы непросто и нескоро движемся к человечеству. Поэтому, когда сегодня многие уверяют, что “жить можно”, хочется выяснить, какую именно жизнь они имеют в виду. Когда речь заходит о норме, всегда надо знать, о какой именно. Год-два назад многие из нынешних лидеров преобразований призывали нас возвратиться к “ленинским нормам”. К ним ли ведут они нас сегодня или, как говаривали древние, – “через трудности к звездам”?. А если к звездам, то – к нынешним кремлевским или еще каким? Вопросов сегодня намного больше, чем ответов, а многие из ответов такие, что лучше бы их не было…
Сегодня, когда мы с ужасом ворочаемся под обломками рухнувшей империи, проблемы хлеба насущного отчетливо вышли на первый план. Мы уже не говорим о качестве питания и его разнообразии – речь о том, чтобы хоть какую-то еду поставить дома на стол.
Мы боимся думать о том, какими вырастут наши внуки, недокормленные в начале жизни, а затем утешаем себя, что у нас в биографиях тоже сплошные послевоенные разрухи и энтузиазмы восстановления, устремления и освоения, а ведь ничего – живем.
Когда здесь ужасаются при виде сталинских портретов, снова подымаемых на московской Манежной площади, я успокаиваю американцев, что это тоже с голодухи – энтузиазм в стиле давно ушедших времен и вера в то, что палач может быть благодетелем.
Низкая политическая культура моего народа – результат общей трагедии его культуры. А вопросы культуры вообще сдвинулись сегодня с переднего плана. Уродуя еще один афоризм, можно сказать, что когда шумят очереди за хлебом, водкой и молоком, – музы помалкивают. Даже ленинско-сталинские портретоносители не рассказывают баек о том, как оголодавшие матросы и крестьяне вместе с рабочими и солдатами обожали в революцию слушать бетховенские сонаты в обществе своего вечно непогребенного вождя. Как-то примелькались и рассказы о том, что большевики взрывали соборы, топили печи иконами и распродавали музейные сокровища всяким Хаммерам и Меллонам, а рахманиновский рояль вышвырнули с балкона. Как говорил большой демократ матрос Железняков: “Караул устал!”.
Можно сказать, что в каком-то смысле сбылась мечта большевистской пропаганды о том, чтобы мысли о нашей замечательной современности преобладали над всеми другими мыслями. Мечта эта, впрочем, сбылась в условиях запрета большевистской партии, так что нет худа без добра. И все-таки, изнемогая в заботах о хлебе насущном, мы нет-нет, а обращаем свои взоры к той жизни, интересы которой хлебом не исчерпываются. Есть ведь, должна быть еще и такая жизнь…
