Как ни странно, но в доме есть свет. И заснеженная, дремотная деревенька смотрит в ночь несколькими светящимися окнами. Я топлю печь, и тепло расходится по дому, и я знаю – здесь меня никто не достанет – ни телевизор, ни всплеск преступности, ни сексуальная революция.
Прошлой ночью, лежа без сна, я попробовал вспомнить – с кем я встречался за последнюю неделю, что это были за люди, что они мне рассказывали? Вот некоторые из них – наемник, воевавший в Африке, священник, психиатр, бич. И каждый из них говорил мне о какой-то своей правде, делился со мной своими проблемами, а мне уже некуда девать своих. Но здесь, в ста километрах от Москвы и в трех – от шоссе меня не потревожат ни праведник, ни грешник. Говорят, что звезды – это дырочки в небе, и через них ангелы смотрят на Землю. Ты замечала, какие у них холодные и колючие глаза?
Я все время думаю – наверное, наша страна уже почти погибла потому, что мы никак не можем без идолов, мы не уверены в собственных силах, нам обязательно нужен кто-то мудрый и сильный, который за нас будет думать. И за все отвечать. При этом мы будем уверять друг друга, что это мы сами чем-то там управляем…
Сейчас ночь, топится печка и заледеневшие вишни в саду похожи на приземистых старух в очередях за хлебом. И никто не подслушает эти мои несвоевременные мысли, и никто не донесет… Помнишь, я рассказывал тебе, как случайно попал в ресторан гостиницы “Россия”, где питаются народные российские избранники? Они лили водку в три горла, потные красные лица лоснились, официантки летали. Со сцены неслось – “по просьбе депутата такого-то – его любимая песня “Мои мысли – мои скакуны!” Они вскакивали и выделывали ногами на паркете что-то невообразимое. А окна ресторана выходили на палаточный городок нищих и убогих, и там был дождь, мрак и холод, и нищая жизнь смотрела внутрь кабака пустыми исплаканными глазами мокрых окон. И никто из избранников не вышел и не отдал конкретному нищему свою конкретную котлету. Купленную, между прочим, на деньги налогоплательщиков.
Я написал материал, но мой тогдашний редактор, демократ и депутат, заявил, что я дискредитирую демократическое движение. Материал – в корзину, палаточный лагерь снесли, демократы победили…
Днем приходил Пашка, сосед. Принес бутылку самогона. Я предупредил – пить не буду, если он начнет говорить о политике. Он обиделся.
Наша церквушка под сугробами кажется совсем маленькой и напоминает колокол, и раскачивается на ветру, и скрипят, скрипят несмазанные петли ее никогда не закрывающихся дверей. И только собаки иногда забегают в храм божий, людям же не до Бога. А с экранов телевизоров им бьет иной колокол, и кто-то с настойчивостью идиота прославляет какой-то “РЭМ”. Воля твоя, Господи, но слово “менатеп” у меня почему-то ассоциируется со “шлеп твою мать”… И я не прошу, чтобы за меня платили в транспорте! Помнишь, когда очередной раз какие-то добрые дяди откупили на день метро, мы с тобой, не сговариваясь, положили свои медяки на заклеенные автоматы?
Мне было десять лет, когда мы садились с дедом в лодку напротив нашего дома, и ловили рыбу, сколько нам было нужно. Что говоришь, что речка пересохла? Дед умер, а в селе теплится жизнь только в двух-трех домах. Дед прошел всю войну и видел все. А я видел человеческие мозги в центре Москвы под колесами бэтээров. Какого Советского Союза они герои? Поистине, политика и совесть – две вещи несовместимых…
Я вернусь к тебе завтра, и мы уже никогда не расстанемся, даже если больше никогда не увидимся. И кровь на улицах, и кровь в домах – это только краски заката, венчающего холодный и ветреный день, когда над стылыми полями несутся брюхатые тучи, и стеклянный свет стекает куда-то в другое полушарие, где привыкли будить друг друга поцелуем, а не выстрелом.
