ОТ ПЕРЕВОДЧИКА
Чтобы красивая женщина воспринималась мужчинами, она должна быть как минимум ненавязчиво умной или мило стервозной. Когда оба этих качества заключены в одном теле, красивая женщина, как правило, начинает искать творческих путей.
Лада Хамуда – тому яркий (огненно-рыжий) пример. Родилась в Израиле, поздним ребенком московских эмигрантов – по историческим меркам своей родины – родилась просто-таки вчера, но уже успела приобрести славу эпатажной “пурги” в закоулках местного авангарда. Этот рассказ взят из ее единственной пока книги “Исторические казусы в письмах и доносах современников”, вышедшей в Хайфе в 1987 году.
Лада ХАМУДА
СВИНСКАЯ ИСТОРИЯ
“И бесы просили Его: если выгонишь нас, то пошли нас в стадо свиней. И Он сказал им: идите”.
Матф. 8, 31
Домицилла – Рубрии:
Дражайшая сестра моя, посылаю тебе это письмо из Гадской области. Представь, проклятый гонец, которого Сцевин отправляет в Рим с донесением, осмелился потребовать у меня женской платы, стоило мне попросить его доставить также и мое. Вот тебе красноречие факта, который лучше любых слов покажет, как низко мое теперешнее положение.
Когда он дергался и блеял на мне, словно жертвенный баран, я на мгновение открыла глаза и вдруг, сквозь его мерзкую сладострастную гримасу увидела истинное лицо нашего Рима; словно все мои сановные гонители, от козней которых мне так поспешно пришлось бежать, все же настигли меня и устроили свою оргию глумления. Ведь ты же знаешь, что в конечном счете, только моя свободолюбивая чувственность стала причиной всех моих бед. Эти калабрийские волки не могли простить мне, что я всегда хотела и любила только тех, кого выбирала сама.
Прости мне сумбурность этих строк – я словно умираю, сжигаемая пламенем неведомых доселе чувств.
Да! Да, что еще, кроме любви, способно так испепелять! Я повстречала мужчину, и нет таких слов ни в одном языке империи, которые способны были бы передать, что за блаженство я испытала в такой короткой и такой трагичной любви с ним…
Как ты знаешь, я до последнего времени находилась под покровительством Сцевина. Мне и сейчас не в чем его упрекнуть, я благодарна ему за то, что он помог мне бежать, взял с собой в Палестину и здесь долгое время был для меня надежной защитой и источником безбедного существования. Он знал меня во времена моего блеска, когда, подобно Церее, я заставляла мужчин вести себя согласно одним лишь моим прихотям. Тогда он мог только мечтать обо мне, теперь же владел почти как рабыней, но знаки его внимания приобрели еще более нарочитое почтение, нежели те, которые он оказывал мне в Риме. Боги, как это тяготило меня!
Я искала себе хоть какого-то общества, где могла бы на время забыть о своем унижении. Но в этой стране, населенной чахлогрудыми и дряблозадыми людьми, общества найти невозможно.
Постепенно я начала испытывать незнакомую доселе тягу к уединению. Под охраной нескольких солдат я отправлялась к морю, которое называется Галилейским, и там, покинув носилки, подолгу бродила пешком над обрывистым берегом. Однажды случилось так, что, уйдя слишком далеко от своей малой свиты, я очутилась возле погребальных пещер. Все здесь выглядело жутким и тоскливым, даже воздух, казалось, был пропитан таким отвратительно сладковатым запахом, какой могла бы источать прокисшая амброзия. Неожиданно из глубины пещер послышались резкие рыкающие звуки. И из пещеры вылезло огромное человекоподобное чудище. На удивление, страх не сковал мои члены, я принялась что есть мочи звать на помощь и стала отчаянно взбираться на довольно высокую каменистую гряду. Но камни осыпались под моими ногами, и я сползала вниз вновь и вновь. Храп и рычание за моей спиной делались все громче. И вот, когда, казалось, что я уже обречена быть растерзанной, вдруг сильные мужские руки подхватили меня, и я тотчас оказалась по другую сторону гряды в объятиях красивейшего из мужчин.
Клянусь Поллуксом, в тот миг я ощутила собственной кожей, как жгучие нити Парок накрепко опутали наши прижатые друг к другу тела. Так я повстречала свою смертельную любовь…
Ты, конечно, будешь удивлена, дражайшая Рубрия, узнав, что мой спаситель и возлюбленный оказался презренным рабом-свинопасом. Так знай же и то, что немногие из нашей знати могли бы сравняться с ним в умении обращаться с женщиной – столько в нем было достоинства и любезной мужественности. К несчастью, я так и не смогла узнать, из какой страны он был родом, как попал в рабство, – на нашем языке он почти совсем не говорил. Но разве слова важны, когда Психея и Эрот затевают исполнить свой чудесный танец.
Каждый день наших встреч, каждый их миг никогда не будет забыт мною. Я покидала своих телохранителей и спешила к заветному месту свиданий. Туда, где мы повстречались впервые.
Однажды, когда мы отдыхали, истомленные долгими и бурными ласками, и он негромко напевал мне какую-то красивую, наверное, любовную песню на своем непонятном языке, вдруг снизу от моря до нас донеслись пронзительные яростные крики, и на вершине гряды появился тот самый бесноватый, за которым гналось с дюжину размахивающих руками людей, одетых почти в такие же лохмотья, что и он. Я даже не успела по-настоящему испугаться, как этот страшный нелюдь набросился на моего возлюбленного. Я пыталась нашарить свой стилет, который после побега из Рима всегда носила с собой, но руки плохо слушались меня. Эти же люди, которые выгнали из пещер бесноватого, вместо того чтобы прийти на помощь, встали вокруг нас плотным кольцом и принялись гортанно выкрикивать какие-то свои варварские заклинания, отбивая такты хлопками и пританцовывая. Среди них один горланил особенно сильно и заламывал руки как уличный гистрион, а потом вдруг сорвал с меня плат, которым я прикрывала грудь, и стал громко нюхать его, прикладывая к грязному лицу.
Между тем горлопаны дошли, кажется, до самого пика ритуального экстаза, они издавали в точности такие же звуки, что и одержимый, который, обладая нечеловеческой силой, уже повалил моего возлюбленного и пытался перегрызть ему горло. А тот, кто теребил мой виссон, неожиданно накинул его на чудище, схватил его за голову и стал тянуть ее вверх. Я потеряла сознание.
В течение трех дней я не могла очнуться от своего обморока, а когда наконец разум вернулся ко мне, уже в покоях Сцевина, я первым делом потребовала позвать одного из солдат моей охраны, которому доверяла чуть больше других. От него я и узнала, что же произошло после.
Игрище, устроенное узкогрудым колдуном-иудеем, тем, кто с такой порочной жадностью вдыхал ароматы моего плата, привело к тому, что большое стадо свиней, за сохранность которого мой возлюбленный отвечал головой, в ужасе бросилось с высокого обрыва и утонуло. Солдаты моей свиты, найдя меня, лежащую полуобнаженной у ног этих оборванцев, арестовали их. Моего же бесценного возлюбленного, за то, что он недосмотрел за стадом и, как утверждалось, разорил своего хозяина, приговорили к смерти.
Я пыталась подкупить стражников, не пожалев скудных денег, какими располагала, но все было тщетно. И тогда я решилась на последний шаг и открылась благородному Сцевину, молила его вмешаться и отменить казнь, но он только сдержанно усмехнулся и, объявив, что отныне я лишаюсь его покровительства, велел мне покинуть его дом.
Ах, Рубрия, я была в толпе зевак, когда умерщвляли мою любовь. Клянусь Аидом, я видела его глаза и видела, как смотрит он на меня, и мы слились с ним, и любили друг друга в последний раз, и смерти не дано было разлучить наши души во веки веков…
Это немного странно, но представь, дражайшая сестра, что среди многочисленных местных верований весьма распространено одно, о том, что нет никакого сонма богов, но всем миром управляет лишь один-единственный Бог. И, знаешь, теперь мне совсем не кажется это чем-то таким уж невозможным. Адепты этого культа отчего-то тщательно скрывают имя своего бога, но, если на самом деле миром правит лишь один небожитель, мне известно его имя. Бог есть любовь, сестра!
Прошу, приноси по праздникам за меня и моего возлюбленного парную жертву в круглом храме Венеры. Надеюсь, что когда-нибудь мы еще увидимся с тобой.
Будь счастлива и прощай!
Перевод с иврита Алексея ЗАРИНА.
