“Я никогда не буду красивым и голубоглазым”. Э-эх! Вот и я тоже не буду. Никогда уже. И не был, да. Только в отличие от звезды артцеха, пишущий отчет – сухощав, лысоват (точнее – плешив. – Прим. ред.), невысок. Словом, НЕ доктор Карцев.
Хотя “девичьи” наши фамилии – близнецы: Кац – моя мама и его папа.
…Задолго до прихода в зал “основной массы” зрителей д-р Карцев уже торчит себе на сцене. Смотрит доброжелательно в зал – на нас, как мы рассаживаемся. Сам же утопает по уши в кресле. Уютном таком, как у той самой бандерши в одесском борделе, помните? Которая учит молоденьких начинающих не суетиться под клиентом…
Мы, клиенты д-ра Карцева, и – учимся. Не суетиться. А – вникать. Учимся по учебнику пера засрака (заслуженного работника культуры бывшей УССР. – Прим. ред.) академика Жванецкого М.М.
Учимся – не суетиться. А – задумываться. О вечном. О смысле Жизни. О доброте (фу ты, ведь зарекался же не кропать стишки!)
Так – на ж тебе… Этот подбил. Который на сцене, как конь потный в финале… Счастливец – я видел.
И еще. За весь вечер – только раз, один-единственный только раз прорвало о непереносимом:
Витя заболел,
и вот уже восьмой год
я играю один…
Столько лет – такое прилюдное одиночество!
Какая боль, что нет рядом великого другого Виктора Ильченко!
…Сидит. В кремовых мешковатых брюках – не из стишка ли Саши Черного? Видны – правда, далеко не всем даже из приметливых, – рукава от серенькой жилетки. Ба, да он еще и в беленьких носочках, да с каемочкой. Ну вырядился! Ну шут гороховый!
Нет, он все-таки какой-то несолидный. Несмотря на достаточно внушительную (для такого невеликана) комплекцию. Боже, ну как он одет: в мальчиковой какой-то белой с полоской апаш-рубашечке, сильно великоватой, навыпуск.
А ведь ему весной – 60, да-да!
И поди скажи, что инфарктник… Топочет по пространству всей своей невеликой сцены – ручаюсь, что не первой в стране, на континенте, в мире, уж чего там. Ну уж какая ни на есть, а сценическая площадка. Не обессудьте. Для него и нас – самое то!
Летает, прыгает по сцене и залу, припадает, семенит, делает пируэты, и чуть что – толстой “ножкой ножку бьет”. Да так,что боишься: за пару спектаклей обувку напрочь стопчет.
Но приглядимся же к его сцен-бареткам. О-о-о-?!!!
Как оказывается очевидным, он позволяет себе вот все это непотребство производить в ходе сценического действия обутым в этакие новехонькие, но с виду – тысяча извинений! – уж больно непрезентабельные кроссовки.
Это же дешевый трюк, ув. Роман Андреевич, вы кого тут обуть собрались и таки некоторых все же удачно обули! А, артист вы этакий?
Милый софист, мы же все все понимаем – давайте настоящее! Начиная с обувки. С той самой. В которой пропахали по совку с жидовской мордой наперевес, взмыв с неистребимым… лиризмом? Или – человеколюбием? Но не всех же можно полюбить?!
Нет, мы, конечно, ценим вот это самое: мол, полюбите нас черножопенькими! Ведь белобрысенькими-то нас уж точно всякий полюбит.
“Как же, полюбят они тебя, вколотишь ты им это, загорелись в жопе говны” – с простонародной простотой утешала-подбивала меня на новые кулачные поучения на канавинском нашем дворике добрая моя няня Аня. И я ей благодарен, ведь она молчала, откуда синяки даже перед дедой (знал!), но ведь и я не выдавал ее, когда она ходила “лежать, пыхтеть под солнцем” в сад Марата! Это она учила меня частушкам да песням, какие фольклорные фельдфебеля отродясь не певали и не споют.
“Это наш путь, и мы лежим на нем, рыча и завывая, в стороне от всего мира…”. Ау-у-у, мы-ы-ы, рожденные в СССР!
Нет, вы только вслушайтесь: какую околесицу он несет, этот, который на сцене! И под такую изумительную, настоящую из настоящих музыку – Равеля (фр. комп.), Гершвина, Малера, Шнитке и т.д.
Ведь ЭТАКОЕ сыграть – ну просто невозможно. Занудный нар. арт. СССР тов. Станиславский К.С. уж точно произнес бы и тут вот тоже то – самое, свое – заветное, легендарно-знаменитое: “Не ве-рю!”
Не верит? Ходить надо на этого прилюдно-одинокого шута. Сходите! И тогда вы уж нам будьте столь любезны – только попробуйте, только посмейте НЕ ВЕ-РИТЬ. Нет, не поверить д-ру Карцеву никак невозможно-с. Нельзя-с! Таким-то текстам в сонатной форме… И под чаплинскую великую блюзовую из “Огней большого города”. Помните, когда он кусает, не чувствуя шипов, стебель розы, и она его узнает, а он в драном, как наши пинжаки, смертельно стесняется, а она все же… – а он ни в какую, и тогда она уже: та-та-та – та-та-та – та-та-та…
…Гулял я тут как-то со своей эрдельтерьеркой. И вот тебе на: стоит некрупный такой, круглый из себя добрый молодец с румянцем во всю щеку.
Без лыж стоит! У моего дома! А тут я с собакой – за хлебом! Остолбеневаю было, но копыта сами понесли к нему. Точно – Карцев. Но почему-то в таком чем-то горнолыжном. В красную такую раздражающую полоску: шароварчики, куртец. А на самые соболиные брови – шапочка в нахлобучку, спасибо, что с помпоником.
Ну – шут же, за версту видать!
Но эти глаза… Засомневаешься. Ой ли, точно – шут?
И чего сразу не догадался пароль сказать: ну Кац я, Кац по матери! Как брату по крови – контрамарку слабо оставить, а, Роман Андреевич?
Да, мы – маленькие люди. Мы обидчивы, осторожны. Да, наш горизонт втрое ближе. Но нам видны мелочи. Из которых складывается Бытие.
Лев АЛЕЙНИК.