Певец смерти

Лучше всего американский литератор Майкл КАННИНГЕМ умеет изображать смерть. Для героев его книг это синоним жизни; для них смерть – это не окончание земного пути, не выстроенный в вертикальной плоскости перекресток, на котором 21 грамм возносится в синь или, что более вероятно, устремляется под землю. Для героев Каннингема смерть начинается с рождения, это экзистенциальный процесс угасания & разложения, длящийся до последнего сокращения желудочков сердца.

Книга «Плоть и кровь» увидела свет в Америке в 1995 году. Шесть лет спустя в Америке же случился ее блестящий парафраз – «Поправки» Джонатана Франзена, которые стали хрестоматийным примером контемпорального семейного романа и умудрились выйти в России еще в 2005 году. Таким образом русскоязычный читатель, не оснащенный достаточным любопытством для проведения несложных гуглоизысканий, может быть ввергнут в заблуждение относительно того, кто из двух американских джентльменов ссальерил у другого концепцию.

«Плоть и кровь» заставляет вспомнить толстовскую формулу об одинаково счастливых и плюралистично несчастных семьях. Со счастливыми вообще ничего непонятно, поэтому, если они и существуют, то книжек о них никто не пишет. А вот о несчастных Каннингему очень даже есть что сказать. Мужиковатый грек Константин намеревается сконструировать крепкую домостройную семью с в высшей степени традиционной и правильной американкой Мэри, с которой, по всей видимости, впоследствии срисуют персонажа Марсии Кросс из «Отчаянных домохозяек». «Он стремился к прочному, устойчивому счастью, которое продолжается час за часом, а не налетает буйными приступами в неурочные, одинокие, как правило, мгновения». Семья выходит так себе. Мэри недовольна колхозным миропониманием супруга. Константин удручен правильностью жены, деривативом которой неизменно становятся нравоучения и иные формы указания греку на его незавидное положение в общей структуре бытия. Старшая дочь очень похожа на мать, а потому с разной степенью латентности испытывает к ней неприязнь. Сын капризен, изо всех сил держится за маменькину юбку, чтобы не угодить под паровоз отцовского гнева, и вообще совсем скоро окажется геем. Младшая дочь – дитя цветов и не то чтобы избыточно адекватна. Потом у детей сочинятся их собственные замороченные дети, а на последних нескольких страницах книги пунктирно обозначатся и их внуки, правнуки Константина и Мэри.

Диспозиция, как видите, в высшей степени неправдоподобна и придумана с расчетом на то, чтобы вместить в себя максимум личностных конфликтов. Тут вам и эстетическая конфронтация Константина с Мэри, и замешанная на зависти любовь-ненависть Мэри к старшей дочери, и полномасштабная война между патриархальным Константином и его авангардно-гомосексуальным сыном, и вообще все, что хочешь. В живой природе такие фамилии практически не встречаются: дисфункции прилипают к членам семьи более или менее случайно, без цели превратить оную семью в репрезентативный срез недугов социума. В попытке показать заурядность, ущербность и слабость как три основные компоненты «человечности» Каннингем зашел чуть дальше требуемого. В результате герои «Плоти и крови» кажутся нарочитыми, вычурными, скроенными, как говорят англичане, «ad hoc».

Удивительным образом книга, самой сильной стороной которой должно было бы стать умение показать жизнь как она есть (хоть, безусловно, и в известной степени беллетризованно), оказывается не до конца состоятельна именно в этом. Причинно-следственные цепочки порой делаются растянутыми донельзя, сексуальные сцены слажены молотком да плоскогубцами и натужно скрипят при попытке сквозь них продраться, а многие психологические девиации главных героев настолько очевидно введены в сюжет под девизом «чтобы было пожестче», что даже в самом терпеливом читателе начинает просыпаться маленький станиславский.

Тем не менее «Плоть и кровь» – серьезная работа, мимо которой по возможности не стоит проходить. Секрет в том, что Майкл Каннингем пишет не про жизнь, а про смерть. Сюжет наливается смыслом, а книга приобретает силу, если постоянно держать в уме эту несложную вводную. Смерть каждого из героев организована таким образом, что она сшивает логическими нитями все сказанное про этого героя и этим героем допрежь.

«Вода пространна; она была им самим; она вместит его. И он позволил себе дышать ею. Боль стихла. Холод воды проник в него ледяным облегчением. Он поднимался к поверхности, и покидал себя, и позволял воде завладеть им. Позволял сам». Майкл Каннингем – певец смерти. Возможно, если не его литература, то, по крайней мере, его взгляд на нее был бы близок Фаине Раневской, которой приписывается сакраментальное: «Жизнь – это затяжной прыжок из пи…ы в могилу».


Сергей Колесов


Оставьте комментарий

Также в этом номере:

Коротко
Популярность – это кошмар
Прощай, гитара семиструнная
«Рожденный в СССР» Владимир Мамонтов
Неба шаль
The Best of the Slot
Мои фильмы – это мои дети
Под звуки «Синей вечности»…
Поют артисты кино
«Цветы и тернии» на виниле
Звери предупреждают людей
Неслучайная любовь
На этот раз занялись крыльями


««« »»»