Коллеги постарались за меня, создав совместными усилиями нечто вроде портрета ГАЙДАРА.
С одной стороны, живое олицетворение либерального направления российской демократии, безупречные манеры воспитанного человека, врожденная интеллигентность, убежденность, последовательность, презрение к закулисным интригам. С другой – гипертрофированное самомнение, догматизм, неумение нравиться, подчеркнутое небрежение в отношении к “массам”, демонстративная заумь речей.
Конечно, любят не за достоинства, а ненавидят не за недостатки и все же…
ДРУЗЬЯ-ВРАГИ
– Егор Тимурович, собственно, у меня к вам один-единственный вопрос: за что вас не любят?
– За многое.
– Я предполагал, что услышу именно такой развернутый и пространный ответ на поставленный в лоб вопрос, поэтому и заготовил несколько собственных версий, объясняющих прохладное отношение к вам. Свои догадки я и хочу с вашей помощью подтвердить или опровергнуть.
– Согласен.
– Тогда, как полагается настоящим героям, мы пойдем в обход и начнем с частностей. Правда, красноречивых.
Пожалуй, уже вся Россия знает о собаке Жульке, которая жила у вас на даче и которую вы бросили, когда съезжали из Архангельского. Вам не ай-яй-яй? Не жаль животинку?
– Жулька – бродячая собака. Как и многие другие, она обитала в Архангельском. Пока мы жили там, подкармливали ее. К сожалению, Жулька абсолютно не приспособлена к жизни в городских условиях, даже в ошейнике ходить не умеет.
– Вот бы и забрали ее на новую дачу.
– А у меня ее нет.
– Говорят, вам Бойко из ОЛБИ снимает.
– Повторяю: я на даче не живу!
Когда мы уезжали из Архангельского, то оставили официантке, прикрепленной к даче, деньги, чтобы та покупала Жульке какую-нибудь еду, пока дом будет свободным и там не появится новый хозяин.
– Появился?
– Да. Правда, я слышал, что кто-то недавно пытался Жульку подстрелить. Собаку ранили. Боюсь, как бы это не сделали из политических соображений. Это было бы на редкость отвратительно.
– Одна центральная газета выдвинула предположение, что вы собаку оставили, поскольку у вашего сына аллергия на псиную шерсть. Это правда?
– Это фантазия моих не в меру ретивых защитников. У сына действительно аллергия, но причина расставания с Жулькой не в этом. Я вам все уже объяснил.
– Будем считать, с миром животных разобрались. Переходим к миру людей.
Вы считаете академика Шаталина своим учителем?
– В общем, да.
– Что же вам помешало поздравить Станислава Сергеевича с 60-летием?
– Я тогда уезжал за пределы страны – причина в этом. Это единственное объяснение. У меня с Шаталиным всегда были очень хорошие личные отношения, несмотря на разногласия, возникавшие по экономическим вопросам.
– И когда вы работали премьером, то находили время для встреч с учителем?
– Обязательно. А у вас есть другая версия?
– Да. О том, что вы не играли в политес.
– Значит, ваши информаторы ошиблись. Действительно, политическими играми я не увлекался, но к дельным советам прислушивался всегда. Станислава Сергеевича – в том числе.
– Я недавно разговаривал с вице-премьером Шохиным…
– Как же, читал.
– Значит, мне нет нужды повторять характеристики, которые дал вам Александр Николаевич. Есть комментарии?
– Оставляю все на совести говорившего.
– Но вас обвинили в предательстве. Промолчать в этой ситуации – значит согласиться.
– Что тут скажешь? Я давно знаю Александра Николаевича. Это квалифицированный специалист и… очень гибкий человек.
– В ваших устах это звучит почти ругательством.
– … (Ответ Егора Тимуровича, касающийся личных качеств Александра Шохина, был снят по настоянию Гайдара уже после визирования материала, когда стало известно об отставке Александра Николаевича с постов вице-премьера и министра экономики. – А.В.)
– Егор Тимурович, все же ответьте по сути претензий. Шохин вел речь о том, что в декабре 92-го вы, уходя в отставку с поста исполняющего обязанности премьера, нечестно повели себя по отношению к членам команды, пытаясь потянуть их за собой.
– Очевидно, все-таки есть необходимость напомнить ситуацию, которая сложилась к концу 1992 года. Оппозиция перед очередным съездом народных депутатов требовала от меня убрать несколько ключевых фигур из правительства, обещая взамен поддержку при голосовании по кандидатуре премьера. Разумеется, я понимал, что подобного рода компромиссы носят временный характер. Достаточно один раз стать на этот путь, чтобы крепко увязнуть. Можно, конечно, было бы сохранить пост, даже получать колоссальное количество барабанного боя, но дело неизбежно оказалось бы загубленным. Поэтому я сразу занял достаточно жесткую позицию и сказал, что никакие подобного рода компромиссы не пройдут, своими людьми я торговать не стану.
И все же, когда ситуация резко обострилась и нужно было искать выход из тупика, мы пошли на переговоры трех ветвей власти. Достигли соглашения, по которому президентская сторона готова была выдвинуть кандидатуру нового премьера, сменить часть правительственного кабинета, а за это парламент шел на разрешение кризиса двоевластия и референдум по новой конституции. Действительно, мы неизбежно получали замедление курса экономических реформ, но, с другой стороны, я прекрасно понимал, что в условиях конфронтации и отсутствия определенности в руководстве проводить реформы будет невероятно сложно. Поэтому и пошел на этот компромисс, позволявший практически безболезненно решить страшно опасный кризис. Я, собственно, сам предложил Борису Николаевичу этот вариант. Президентская сторона свои обязательства аккуратно выполнила, Верховный Совет слово не сдержал.
– Извините, я вас перебью, ибо не вижу нужды так углубляться в детали той общественно-политической ситуации. Вопрос-то в ином…
– Теперь я, извинившись, вас перебью и закончу свою мысль. Сейчас вы поймете, почему я сделал такой длинный заход.
После того как был принят компромиссный вариант с моей отставкой, я сказал моим коллегам, что в целом логика “чем хуже, тем лучше” не для нас, поэтому и не призываю никого следовать моему примеру. Хотя, если говорить конкретно об обстановке, сложившейся в декабре 92-го, я мог потребовать от соратников написать коллективное заявление об уходе, но, повторяю, я не стал этого делать. Наоборот, я подчеркнул, что все вольны оставаться в новом правительстве, конкретно же попросил не уходить Анатолия Чубайса, поскольку от него зависела начатая нами приватизация и – соответственно – выполнение взятых нами обязательств перед народом. Также я считал целесообразным сохранить в кабинете Сергея Шахрая, который вел в то время очень важное правовое и национальное направления. Третий человек, которого я убеждал не уходить из правительства, был Борис Салтыков, отвечавший за социальные вопросы. Все! Больше никаких персональных пожеланий. Остальным я предложил делать выбор самостоятельно.
– Однако вам инкриминируют сознательно негативные характеристики членов своей команды, которые вы давали в приватных беседах с первыми лицами.
– Если беседы были действительно приватными, то откуда вам известно их содержание? В случае подтверждения Ельциным или Черномырдиным выдвигаемых в мой адрес обвинений я готов продолжить обсуждение этого вопроса, в противном случае буду относиться к этому как к слухам, не заслуживающим серьезного внимания.
Естественно, когда я передавал дела Виктору Степановичу Черномырдину – передавал-то я вроде как не автостоянку, а российское правительство, то высказывал свои суждения и по наиболее острым проблемам реформы, и по кадровым вопросам, и персонально по тому, как справляется с обязанностями тот или иной министр либо вице-премьер. Действительно, кого-то настоятельно рекомендовал, на кого-то советовал опереться, кому-то помочь. Называл и недостатки, что опять-таки, по-моему, совершенно нормально.
Кстати, Александр Николаевич зря так беспокоился. Его как раз я предлагал оставить.
– Но ведь Шохин говорил не конкретно о себе, а о команде в целом. Он считал, что вы поступили непорядочно, и тогда же заявил вам об этом открыто.
– В чем была проблема? Мы дружили с Александром Николаевичем несколько лет. В 1992 году он работал под моим началом. Однако именно в день моей отставки старый друг решил, что это самый подходящий момент высказать мне все накопившиеся претензии. Видно, долго готовился, не говорил. Когда же я ушел из правительства, понял: пора резать правду-матку. Мне трудно согласиться с такой логикой. Если я тебе столь сильно не нравлюсь, зачем же терпел и мучился? Сказал бы хотя бы за пару дней до отставки.
– А я слышал, будто тогда вас больше всего задело, что Александр Николаевич стал вам резкости говорить в присутствии вашей жены.
– Нет, дело не в этом. Ну вот представьте: вы премьер.
– Не могу.
– Ладно, вы большой начальник.
– Все равно трудно.
– Включите воображение! У вас много коллег, единомышленников, среди которых есть и друзья. Вы вместе делите тяготы, решаете возникающие проблемы. Отношения предельно откровенные, за критику никого никогда на цугундер не берут. И вдруг вас по каким-то причинам снимают с поста. В этот же вечер ваш старый близкий друг, который работал под вашим руководством и всегда был чрезвычайно лоялен, приходит и говорит: “Сволочь ты все-таки!”
– Так и сказал?
– Я условно.
– А если конкретно? Может, не стоит всю вину на друга вешать, а и себе что-то оставить?
– Что не распознал вовремя?
– Не в том дело. Образ дружного и монолитного коллектива не вырисовывается. Как же Гайдар и его команда?
– Жизнь – тяжелая штука. Банальность, да? И тем не менее – факт.
В 91-м году мы объединились вокруг общей идеи, стремились к одной цели. Нам пришлось взять на себя очень большой груз ответственности. Проблемы первого этапа реформ удалось решить – дефицита нет, магазины наполнены товарами, приватизация пошла, рубль конвертируем. Но дальше… Тяжесть ответственности не всем оказалась по плечу. Кто-то справился с бременем, кто-то – нет. И опять же: это нормально. Не существует гарантий того, что разные люди, сплоченные единой идеей, всегда будут вместе. Вспомните историю о трех мушкетерах, которые во время гражданской войны оказались по разные стороны баррикад.
В нашей команде было не три мушкетера, а гораздо больше. Стоит ли удивляться, что с некоторыми наши пути разошлись? Тем не менее очень печально, что Сергей Глазьев, с которым мы работали, занимает сегодня другие позиции. Печально, что кто-то из ребят не вынес испытания властью, полюбил ее.
– Нельзя ли поконкретнее?
– Поконкретнее – нельзя. Вы же меня о друзьях спросили. Под диктофон такие вещи не говорятся, только с глазу на глаз. Кому из ребят считал нужным, я сказал, что для меня самое страшное – поддаться зову медных труб. Ужасно, когда высокопоставленный человек вместо дела начинает любить себя в деле. Любовь к власти обычно плохо заканчивается. Это чувство, как правило, остается неразделенным и, чтобы добиться расположения власти, приходится пройти через унижения и прочие неприятные вещи.
К счастью, многие мои соратники оказались в высшей степени достойными людьми, готовыми к командной работе.
– Список потерь не составляли?
– Я и так все и всех помню.
– Среди причин “отставок” преобладают идеологические мотивы или личностные?
– Пожалуй, чаще расставались из-за расхождений во взглядах на политику и экономику. Сережу Глазьева я называл. А с Сашей Шохиным другой случай. Власть виной, любовь к ней.
– А вы, надо полагать, власть не любите?
– Нет, не люблю.
– Иммунитет?
– Может быть. При известном старании я у власти мог удержаться и в конце 92-го года, и уж совсем никто не гнал меня из высоких кабинетов в январе 94-го, когда я сам ушел с должности вице-премьера. Просто я полагаю, что у власти есть смысл находиться, когда ты имеешь возможность делать то, что считаешь нужным.
ДОРОГА В ГОРКУ
– Да? А со стороны может показаться, что вы штурмуете горку, на вершине которой трон. Первый раз добежали до и.о. премьера – откатились. Во второй раз разгон был слабый, выше вице-премьеров подняться не удалось. Думали, что “Выбор России” наверх поднимет, но и здесь ошибочка вышла. Так?
– Зачем мне эти горки без конца измором брать? Я же вам говорю: люби я власть, держался бы за нее руками и ногами.
– Это уже вопрос уровня амбиций. На пост министра вы ведь теперь, пожалуй, уже не согласитесь. Я видел интервью в “Итогах” Виктора Черномырдина. Когда ведущий спросил у Виктора Степановича, не пойдет ли Гайдар министром финансов, тот аж крякнул. Не для вас этот пост уже, не для вас.
– Да, я совершенно честно могу сказать, что у меня очень высокий уровень претензий. Но мои запросы носят не бюрократический, а, извините, исторический характер. Мы начали проводить в России очень тяжелые реформы, которые радикально изменили жизнь страны. Для меня предельно важно, чтобы эти реформы увенчались успехом и послужили основой стабильного развития государства на базе рынка и демократии. Таков уровень моих исторических притязаний. Если цели достигнем, то больше не надо будет уже занимать никаких кресел для удовлетворения своих амбиций. Если же реформы рухнут, то любые посты не компенсируют моих потерь.
Знаете, в январе 93-го у меня была странная иллюзия, о которой сегодня без смеха и вспоминать невозможно. Я искренне считал, что могу умыть руки и сказать: делайте дальше, как знаете. Понимание того, что ты в ответе за все, поскольку именно ты лично все и начинал, пришло позже.
– Ладно, пусть историческая миссия. Но ведь ее-то все же сподручнее выполнять, находясь не на нижних этажах власти?
– Это вопрос абсолютно производный. Нужны нормальные законы об экономике. Без этого, действительно, никак. Что же до всего остального, то представление, будто всего можно добиться, лишь сидя в самом начальственном из всех начальственных кресел, ошибочно. Иногда – да, кресло необходимо. В случаях, если речь идет о принципиально важных вещах и переломных решениях.
Но бывают моменты, когда пост только помеха, провоцирующая и дестабилизирующая ситуацию.
– И все-таки, наверное, чаще случается “да”.
– По-разному. Допустим, в январе 94-го я уходил из правительства, потому что был убежден: скорее – “нет”. Мое присутствие в кабинете министров, когда я не мог определять основные направления его работы, будучи в корне не согласным с тем, что делалось в тот момент правительством, объективно приводило к результату, прямо противоположному желаемому. Для Запада мое имя служило бы заставкой, что реформы в России идут, а правительство получило бы возможность проводить двойную политику щедрых посулов и жесткого финансирования, которое легко списывалось на злого и отвратительного Гайдара. Зачем мне это было нужно? Ради мягкого кресла?
– Поэтому вы решили отойти в тень и покритиковывать кабинет со стороны?
– В тень я не отходил, а просто ушел из правительственных структур, возглавив фракцию “Выбора России” в Думе.
Кстати, время показывает, что я оказался прав с январской отставкой. Очень многое из того, что пыталось сделать правительство, оказалось перечеркнутым осенним всплеском инфляции. В том числе и из-за предельной компромиссности кабинета Черномырдина и нежесткости проводимой экономической политики. Тем не менее наша фракция не стала поддерживать вотум недоверия правительству.
– Пока не стала.
– Зачем загадывать? Я говорю о свершившемся факте.
– Понимаю. Я лишь хотел подчеркнуть, что, вероятно, при желании вам по силам свалить нынешний кабинет. Ведь даже не обладая фактической властью, вы продолжаете входить в десятку наиболее влиятельных российских политиков.
– Надо сказать, что ко всякого рода рейтингам я отношусь предельно скептически. В них всегда есть масса недоразумений. Я немножко видел власть изнутри, поэтому знаю о натяжках, существующих во всех этих опросах.
Рейтинги я воспринимаю как анекдот – в традиционном понимании этого слова, пришедшего к нам из ХVIII века. Тогда анекдотом называли случай.
Место в опросе – это суета, для меня куда существеннее уровень моих реальных возможностей повлиять на ситуацию в обществе.
– Влияете?
– В Думе – вне всякого сомнения. Иногда могу что-то подсказать президенту.
– Насколько просто вам связаться с Борисом Николаевичем?
– Обычно, если я звоню, президент находит время для беседы со мной.
– И часто вы звоните?
– Только, когда появляются принципиальные вопросы.
– Скажем, ситуацию на валютном рынке вы обсуждали?
– Безусловно. Мы разговаривали с президентом о причинах и возможных последствиях “черного вторника”, когда рубль на валютных торгах в Москве неожиданно рухнул.
– Кадровые перестановки в Минфине и Центробанке вы рекомендовали?
– Нет, я только по просьбе президента высказал свое мнение по этому вопросу. Кадровое решение было принято Борисом Николаевичем еще до разговора со мной.
– В своих прежних интервью вы высказывали негативное отношение к Геращенко, поэтому, вероятно, новость о его отставке вы восприняли положительно?
– Я считаю, что есть нормальная сфера ответственности руководителя. Даже если он лично ни в чем не виноват и не допустил никаких ошибок, то обязан отвечать за просчеты своего ведомства. Если с национальной валютой происходит беда, то за это спрашивать надо с председателя Центробанка. От него не надо требовать охраны правопорядка или отправки грузов на Север, но ситуация с рублем – на совести Геращенко.
– Виктор Черномырдин при вводе новых фигур в правительство вашего совета по персоналиям просит?
– Консультируется.
– Какие у вас сегодня взаимоотношения с премьером? В свое время Черномырдин обзывал вас завлабом и вы за словом в карман не лезли.
– Я всегда о всех говорю очень корректно, не ругаюсь, не матерюсь. Что касается полемики о социальном происхождении, то я по-прежнему не считаю высшее специальное образование и работу в академической науке недостатком, поэтому и не отношусь к эпитету “завлаб” как к личному оскорблению. Если же вы полагаете, что Виктор Степанович вкладывал в это слово негативный смысл, я сожалею о том, что он не поделился своими соображениями в тот момент, когда работал у меня под началом, а заговорил так после моей отставки.
Надо сказать честно: для меня в отношении к премьеру главным является не то, как он что-то сказал или написал, а то, как он работает. Когда мне казалось, что правительство проводит опасную политику соглашательств, то я открыто об этом заявлял. Когда эта политика сделала поворот в нужную сторону, я сразу выступил на защиту кабинета. Я всегда готов приветствовать человека, способного сделать правильные выводы из собственных ошибок. Представленная сегодня правительственная программа показывает, что Виктор Степанович умеет учиться на своих просчетах.
ЧУЖИЕ КОЛЕНКИ КАК ФАКТ БИОГРАФИИ
– Продолжим разговор о том, за что вас не любят. Одна из причин – происхождение.
– К сожалению, здесь я ничего не могу поправить.
– Догадываюсь.
И тем не менее давайте пройдемся по теме. Сергей Михалков как-то рассказал мне анекдот. Мол, есть картина “Иван Грозный убивает своего сына”. Впору писать полотно “Аркадий Гайдар убивает внука Егора”.
– Смешно.
– Сергей Владимирович говорил, что он и вам эту байку рассказывал.
– Признаться, не помню, эато я другой анекдот слышал. Еще в конце 91-го года наше правительство сравнивали с картошкой: либо зимой съедят, либо весной посадят.
– Но это все-таки не о вас персонально. А я хотел бы ситуацию с дедом прояснить. Вы как-то заявили, что не разделяете его взгляды и убеждения, но, я понимаю, это сейчас вы с Аркадием Петровичем идейно разошлись, а в детстве, наверное, росли на книжках деда?
– Я разную литературу читал. Не надо думать, что раз я внук Гайдара и Бажова, то только на их произведениях воспитывался. Конечно, как и многие советские ребята, я прочитал в свое время “Тимура и его команду”, другие книги Гайдара. Что-то я по-прежнему люблю.
Знаете, одно дело разделять некие идейные устремления и, извините, заблуждения семьдесят пять лет назад, когда все это было еще ново и неизведанно, и другая ситуация – отстаивать эти ошибочные теории сегодня, когда они привели к гибели миллионов людей. Поэтому одинаково нелепо предъявлять претензии к Аркадию Гайдару или же требовать от меня безусловного поклонения былым идеалам.
– Вы, наверное, с детства привыкли, что фамилия приковывает к вам повышенный интерес?
– Когда я был маленький, фамилия, действительно, обуславливала в высшей степени избыточный уровень внимания к моей персоне. Как сейчас помню, первую реплику, с которой обратилась ко мне моя первая учительница: “Внук такого дедушки таким плохим почерком писать не имеет права”. Честно говоря, я очень быстро утомился от того, что все пристают с нравоучениями о моем дедушке, и посчитал, что дешевле обойдется стать отличником.
– Что вы и сделали?
– Да.
– Наверное, вас пытались задействовать в разных активах, назначить главным тимуровцем или еще кем-нибудь в этом роде? Как говорится, сам Бог велел.
– Нет, я никогда не занимал крупных руководящих должностей в пионерском движении. Моя карьера не пошла дальше… как это?.. председателя октябрятской звездочки и пионерского звена.
– Уклонялись?
– Я на учебу налегал. Кстати, о тимуровцах. Я хочу напомнить, что они защищали частную собственность.
– Получается, вы преемник Аркадия Петровича?
– Выходит, так.
– Не секрет, что ваш отец постоянно общался с разными известными людьми. Надо полагать, в детстве вы пересидели на коленках у многих знаменитостей?
– Сразу всех и не упомнишь, список может получиться длинным. Например, Эрнест Че Гевара, Рауль Кастро.
– Это, очевидно, в начале 60-х на Кубе, где ваш отец работал военкором “Правды”?
– Совершенно верно.
Здесь, в России? Мне трудно называть фамилии, поскольку придется перечислять практически всех знаменитостей того времени. Разумеется, за исключением политической элиты, к которой отец отношения не имел. Речь о литературно-художественном высшем свете.
– То раннее знакомство, пожалуй, в состоянии защитить вас по сей день? Не поднимешь ведь руку на того, кого когда-то нянчил.
– Спорный тезис. Для иных давние связи наоборот являются раздражающим фактором. Да и спекулировать на детстве сегодня у меня уже нет нужды.
– Тем не менее у вас остались воспоминания о том времени, фотографии?
– Разумеется. Это память, часть моей жизни.
– Очевидно, и с женой вы познакомились не без помощи отца?
– Можно и так сказать, хотя на самом деле все получилось очень смешно. Моя бабушка снимала дачу – две комнатки в деревне. И дедушка моей нынешней жены Маши также летом жил в двух комнатках по соседству. Машин дед был китаист, профессор.
Вы понимаете, лето, соседи… Так мы и познакомились.
– Сколько вам лет тогда было?
– Мне исполнилось десять.
Кстати, я довольно долго не знал, что Маша – дочь Аркадия Стругацкого. Я всегда любил книги братьев Стругацких, с удовольствием их читал, но в разговоре с Машей эта тема как-то не возникала. Фамилии друг у друга мы не спрашивали, нам это было ни к чему. Все выяснилось года через два.
– Новое знание как-то повлияло на ваше чувство?
– Ни в коем случае. Но я предпочел бы тему чувств дальше не развивать.
– Чем опять же преумножаете ряды своих недоброжелателей. Чтобы люди могли вас полюбить, они должны знать не только вашу политическую платформу. Согласны?
– Не нравится мне, когда вторгаются в жизнь моей семьи. Жену, детей я хочу оставить себе, не выносить домашние дела на общественное обсуждение. Должен же быть хоть маленький кусочек жизни, недоступный всем встречным и поперечным.
– Ваше право, но вопросы свои я все же задам. Вам решать, на какие отвечать.
Например, сыновья. Знаю, что Иван, которому четырнадцать, увлекается компьютерами и английским. Петр старательно учит испанский. Ваша заслуга?
– Нет. Они сами этого хотят. Павел, младший, правда, пока ни к чему привязанностей не проявил, хулиганом растет.
– Старших вы отдали в спецшколу, наняли репетиторов?
– Да. У среднего сына есть и репетитор, хотя мне это и не нравится.
– Почему?
– Мне кажется, что репетитор нужен тому, кто ленится учиться самостоятельно. Я всегда со всем справлялся сам.
– Отправлять детей за границу в университет не думаете?
– Есть предложения на сей счет, не исключаю, что со временем сыновья и уедут, но это дело парней – принимать такое решение. Пока они не определились с дальнейшим выбором. Если предпочтут заниматься математикой, то, конечно, это лучше делать в Москве. А вот международное право надо изучать за рубежом, в этой области у нас большие пробелы.
ТОЩИЙ БУРЖУИН ХУЖЕ ТОЛСТОГО
– Вы признаете свои недостатки? Скажем, вас обвиняют в пренебрежении в плебсу.
– Нет у меня никакого чувства классового превосходства. Но раз так обо мне говорят, надо задуматься.
– Вы работаете с кем-нибудь над своим имиджем?
– Нет. И раньше этого не делал.
– Странно. Была информация о том, что во время предвыборной кампании, когда приходилось много и часто говорить, вам советовали следить за речью и перестать причмокивать, поскольку это сильно раздражало слушателей.
– Ораторскому искусству меня не учили. Просто за время работы я пришел к некоторым выводам самостоятельно. Я же выходец из чисто профессиональной среды, где говорят на особом диалекте, пользуются своей лексикой. Мне пришлось перестраиваться, осваивать язык, понятный не только тем, кто прослушал университетский курс политэкономии. Последние года полтора, думаю, я справляюсь с этой проблемой.
– Как-то, оценивая свои шансы на пост президента, вы сказали, что вас вряд ли выберут из-за невысокого роста – харизмы нет. Понимаю, с этим, как и с происхождением, трудно бороться, но фигуру, извините, поправить вам по силам. Определенной недоедающей части населения России вы наверняка напоминаете сытого буржуина.
– Стать буржуином голодным? По-моему, это будет еще страшнее. Сразу возникнет ощущение, что этот тощий хочет поднасытиться за чужой счет.
– Единственный звонок, ради которого вы прервали нашу беседу, был от редактора “Известий” Голембиовского. У вас особое отношение к этой газете?
– Хорошая газета, я ее уважаю, считаю самой профессиональной.
– К этому выводу вы сегодня пришли, когда “Известия” активно поддерживают партию “Демвыбор России”?
– Я всю жизнь читал эту газету с интересом, называл ее лучшей.
– Даже когда работали в “Правде”, официально имевшей статус газеты номер один?
– Да, и в “Правде” я придерживался того же мнения. Я старался сделать все, что было в моих скромных силах, чтобы “Правда” оказалась не намного хуже “Известий”.
– А я уж, грешным делом, подумал, что ваша любовь объясняется тем, что концерн ОЛБИ, с которым столь дружна ваша партия, прикупил известинских акций.
– Никакой взаимосвязи. Я не отношусь к “Известиям” как к своей, партийной газете. Нам это просто не нужно. Газета должна быть свободной демократической трибуной.
– И поскольку вы в первых рядах демократов, то статьи выбороссов эта трибуна должна тиражировать без ограничений?
– В газете прекрасно знают, что мы никогда не будем пользоваться возможностью надавить на редакцию. И покупка акций ОЛБИ здесь ничего не меняет.
– И все-таки: как состоялся ваш союз с Олегом Бойко, главой ОЛБИ?
– Очень просто. Та партия, которую мы пытаемся создавать, отражает интересы интеллигенции и квалифицированной части предпринимателей. Мы работаем для тех, кто думает о благе страны, а не о том, как заработать миллионы и смыться на Гавайи, чтобы загорать на солнышке и пить пепси. Я довольно хорошо знаком с различными коммерческими структурами, присматривался, консультировался. Бойко – энергичный человек, активно работавший в бизнесе и столь же активно подключившийся к партийному строительству.
– Может, ваш выбор предопределил капитал, стоящий за Бойко? Публиковалась цифра в один триллион рублей.
– Деньги – немаловажная сторона вопроса, но все-таки решающим для меня оказался другой факт: за все время моей работы в правительстве Бойко у меня ни разу ничего не попросил. Этим он выгодно отличался от подавляющего большинства других предпринимателей.
– Вы это запомнили?
– Не только запомнил, но и, как видите, оценил.
– Поставив Бойко во главе партии?
– У вас есть возражения? Вы ратуете за запрет на профессии?
– Извините, не вижу взаимосвязи.
– Если бы избрали на место партийного руководителя профессора, у вас, я понимаю, вопросов не возникло бы. Почему вам не нравится Бойко? Потому, что он предприниматель? Это и есть запрет на профессии.
– Речь о том, что Бойко, вероятно, дорог вам не сам по себе, а лишь в комплекте со своими капиталами.
– Он мне дорог как человек, уважаемый в среде бизнесменов, на которых, в частности, собирается опираться моя партия. Я категорически не принимаю логику, когда от предпринимателей требуют деньги, не подпуская к реальной политической работе.
– Егор Тимурович, вы так красноречиво поглядываете на часы, что мне надо торопиться, если я хочу перебрать еще пару версий, объясняющих нелюбовь к вам. Скажем, почти наверняка вы не любите пить и тем страшно далеки от народа?
– Почему? Иногда я позволяю себе рюмку-другую. Предпочитаю водку. Но норму свою знаю. Так, чтобы не было потом неприятных последствий.
– К теннису по-прежнему не пристрастились?
– Поздно уже. Да и времени нет. Даже зарядку давно уже перестал делать. Как средство решения политических вопросов я теннис не стал бы использовать и из принципиальных соображений.
– Мне рассказывали, как вы заставляли министров и вице-премьеров сдавать все врученные им подарки и сувениры. К чему такая щепетильность?
– Есть порядок. Подарки, делающиеся должностным лицам, это нормальный элемент международного протокола. Существуют процедуры, регулирующие все формальности. Полагается все сдавать в специальную протокольную службу. Зачем плодить дополнительные проблемы? Ведь какой-нибудь пустяк, ручка или письменный набор могут потом быть интерпретированы как взятка.
Действительно, часть аппарата шипела, высказывала недовольство, но я настаивал на своем.
– Это и называется принципиальность, да? Именно из-за нее вы и от госдачи отказались?
– По рангу мне дача положена. Но я действительно не стал ее занимать, так как считаю, что депутаты в своих требованиях по части привилегий должны быть скромнее. Мол, приравнять зарплату, медобслуживание, спецтранспорт и так далее к министерским. Я работал в правительстве и реально могу сопоставить уровень нагрузок и меры ответственности, поэтому наша фракция голосовала в Думе против этих льгот. Естественно, поэтому я и дачу не взял.
– А свою не заработали?
– Получается, так.
– Ну хоть квартира-то имеется?
– Да, я получил ее уже после ухода из правительства. Президент предложил поменять на большую. У меня пять комнат на семью из пяти человек.
– У вас многодетная семья. Пользуетесь льготами, правом бесплатного проезда в общественном транспорте?
– Я являюсь противником льгот, не связанных с реальным уровнем дохода семьи. Я считаю свою семью вполне прилично обеспеченной, поэтому и отказываюсь от госдотаций моего бюджета.
– Декларацию о доходах вы в этом году заполняли?
– Разумеется. Как законопослушный гражданин.
– И так же, как и раньше, ответили, что валютных счетов не имеете?
– Конечно. То есть у меня есть валютные счета – целых два. Но в российских банках. У меня лежит валюта, которую меня выплачивают в качестве гонораров за статьи и книги, публикуемые за рубежом.
– А почему вы деньги храните в нашей стране?
– Для вывоза нужно получить разрешение Центробанка.
– Это не проблема для вас, я понимаю.
– Не проблема. Но меня вполне устраивает, что деньги эти в Москве.
– Вы верите, что при очередном кувырке власти их кто-нибудь не экспроприирует или не национализирует?
– Вся моя жизнь связана с этой надеждой. Я буду биться, чтобы этого, как вы выразились, кувырка не случилось.
…И что вас не любят, Егор Тимурович?
Андрей ВАНДЕНКО.